Почему плакал Пушкин?

Владельцам сильно переплачивалось против действительной стоимости, но половину этого лишка командир клал себе в карман. Казенный ремонт приносил верный личный доход.

Время шло, обещанное царем не исполнялось. Розен, ныне командир 1-й гвардейской дивизии, обратился к царю. Вот почему Волконский из Варшавы пишет командиру гвардейского корпуса касательно уплаты долгов генерала Розена:

«Я докладывал сегодня утром об этом Государю, который мне сказал, что он вам отдал приказание на сей счет и полагал, что вы уже оное исполнили».

В вышеприведенном обширном письме к Александру I – а написано оно, повторяю, командующим гвардейским корпусом – речь скорее всего идет о «честном Розене».

В чем состояло вольномыслие Розена?

Прежде всего в том, что в недавних волнениях солдат Семеновского полка он винил жестокого командира полковника Шварца.

Во главе следственной комиссии был поставлен генерал Желтухин, винивший во всем солдат.

За проявленное в ходе следствия рвение Желтухин был награжден орденом Владимира II степени. Орден и царскую грамоту Закревский передал командующему гвардейским корпусом для вручения Желтухину.

Но и это награждение командующий приостановил. Он, а им был Илларион Васильевич Васильчиков, опять-таки послал императору возражение. Мол, два других генерала, такой-то и такой-то, «старше его; они тоже выказывали усердие, тех же взглядов относительно общего блага, и мне трудно дать Желтухину предпочтение перед этими двумя».

Одним словом, Васильчиков, что называется, к каждой бочке затычка. Ему мерещатся подвохи, обиды его чести, злые умыслы. Он завистлив к чужой славе, ревнив к успехам, без устали твердит о чувстве достоинства. Получив княжеское звание, он избрал для своего герба девиз: «Жизнь царю, честь – никому». Это сокращенный перевод французского изречения: «Моя душа – богу, моя жизнь – королю, моя честь – для себя».

Поневоле приходят на ум известные строки из «Горя от ума»:

Когда ж об честности высокой говорит,Каким-то демоном внушаем:Глаза в крови, лицо горит,Сам плачет, и мы все рыдаем.

И не сразу заметишь, что этим строкам предшествует еще одна:

Да умный человек не может быть не плутом.

Именно Васильчикову немедля после семеновской истории пришло в голову обзавестись тайной военной полицией. По особым указам императора он приспособился получать из Министерства финансов через Закревского не подлежавшие никакой отчетности крупные суммы «на известное употребление».

Эти расходы он обосновал с подкупающей простотой: «Чтоб негодяи хорошо служили, им надобно хорошо платить».

И еще рассуждал Васильчиков: так как новоучреждаемая полиция есть только отряд мерзавцев, то явное ее существование неудобно: «Она должна быть так учреждена, чтоб и самое существование ее покрыто было непроницаемой тайною».

В денежных указах обозначались вымышленные, подставные цели: на обмундирование офицеров такого-то полка – шестьдесят восемь тысяч. На оказание помощи офицерам – сорок тысяч.

Сколько было у Васильчикова тайных агентов? В точности известен один. М. К. Грибовский.

Не только генерал Розен, весь Петербург говорил о том, что Васильчиков явил пагубное небрежение. Передавали, что когда волнения в Семеновском полку только начинались, великий князь Михаил Павлович посоветовал своему начальнику лично отправиться в казарму. Васильчиков ответил, что великий князь еще слишком молод, чтоб давать ему советы. И уехал на весь день на охоту.

…После волнений прошло полгода. Предстояло возвращение государя в Россию, в Петербург, после годичного отсутствия. Командующий гвардией, видимо, полагал, что важный документ, который находится в его руках, защитит его, Васильчикова, от нареканий и взысканий за происшедшие беспорядки.

При первом докладе по возвращении государя из Лайбаха Васильчиков вручил царю знаменитую записку «О тайных обществах в России». (Составителем записки, очевидно, являлся Грибовский.)

По рассказам Иллариона Васильевича, записанным впоследствии не с его слов, а со слов его сына, было это весной 1821 года в Царскосельском дворце. Государь сидел за письменным столом, Васильчиков сидел напротив. Государь долго оставался задумчив и безмолвен. Потом он сказал, разумеется, по-французски:

– Дорогой Васильчиков! Ты, который служишь мне с самого начала моего царствования, ты знаешь, что я разделял и поощрял все эти мечты, эти заблуждения… Не мне свирепствовать, ибо я сам заронил эти семена.

В том, что император положил записку в дальний ящик, позднее усматривали безволие, апатию, нерешительность, страх и даже некоторое умопомрачение.