Архитектура больше, чем любое другое искусство, зависима от денег. Хорошее строительство дорого стоит. Поэтому неудивительно, что ренессансная архитектура энергичнее развивается в наиболее богатых городах Италии, тогда как по мере продвижения из центра коммерческой революции на периферию (см. третью главу) масштабы строительства уменьшаются. В отдельных городах бедных стран монархи или магнаты могут вкладывать деньги в большие проекты, но в целом число таких проектов оказывается невелико в сравнении с теми городами, где множество коммерсантов может позволить себе воплотить ренессансные идеи в камне. История с «ренессансным» строительством Аристотеля Фиораванти в Кремле это все демонстрирует. Россия как периферийная страна Европы, причем не слишком богатая, «ухватила» лишь малый «кусочек» Ренессанса.
К живописи и скульптуре все это тоже относится, хотя в меньшей степени. Под фреску требуется стенка в немаленьком помещении. Для статуи типа Давида нужно большое городское пространство. Но «малые формы», конечно, могут развиваться на ограниченных пространствах при минимуме денег. Важнее, однако, другое. Сама культура Ренессанса как культура охлаждения страстей формируется в богатом бюргерском городе, где большие деньги способствуют формированию больших конфликтов между большими людьми, а общество не справляется с их урегулированием. В этом смысле конфликты, происходившие на европейской периферии, в меньшей степени были ренессансными по своему духу. Это могли быть конфликты между большими людьми, но зависели они не столько от денег, сколько от старых, традиционных способов мобилизации масс, готовых принять в этих конфликтах участие. Поэтому в те регионы Европы, где конфликты носили традиционный характер, искусство Ренессанса хотя и проникало, но было чем-то вроде симулякра, не имеющего своего собственного содержания. И Россия, бесспорно, относилась к числу таких регионов.
«Да будет проклята любовь!»
Теперь перейдем к художественной литературе и в связи с этим перенесемся из Италии в Англию и Испанию. В драматургии вся история со страстями проявляется еще нагляднее, чем в изобразительном искусстве.
Этими строками из шекспировского «Макбета»{1145}
можно было бы предварить, наверное, любое рассуждение о ренессансных нравах. Буря бушевала в ту ночь, когда совершилось чудовищное злодейство – убийство Макбетом короля Дункана. Движимый честолюбивыми устремлениями герой не просто лишает жизни своего господина, но разрушает целую систему феодальных отношений, которая худо-бедно обеспечивала в Шотландии порядок и покой. Смуты, разорения и гибель множества людей стали следствием нестандартного поступка Макбета.Впрочем, почему же нестандартного? В эпоху Ренессанса злодейство, вызванное проявлением страстей, стало, как мы видели, делом вполне обычным. Именно это, собственно говоря, и породило шекспировское трагедийное восприятие жизни. Если у нас хватит смелости снять с Шекспира глянец, которым покрыла его современная культура, мы обнаружим под ним не повествование о прекрасных страстях, столь ценимых XXI в., и не прославление великой любви красивых юных героев, а рассказ о губительности всякой страсти для нормального существования общества[87]
.Человек «является только комплексом стремительных импульсов и быстро сменяющихся видений; цивилизация их смягчила, ослабила, но не уничтожила; удары, толчки, вспышки, изредка своего рода преходящее полуравновесие – вот его настоящая жизнь, жизнь безумца, который иногда притворяется рассудительным, но рассудок которого состоит на деле "из того же вещества, что и его сны". Вот человек, каким понял его Шекспир», – заключил французский мыслитель XIX в. Ипполит Тэн. А чуть дальше уточнил: шекспировские герои «без стыда и жалости доходят до крайних пределов своей страсти. Они убивают, отравляют, насилуют, поджигают; сцена полна всяческих гнусностей»{1146}
. Примерно в таком же ключе анализировал проблему выдающийся русский философ Алексей Лосев, отмечавший, что в шекспировских трагедиях ренессансные личности-титаны хотят покорить все вокруг, то есть стремятся к абсолютному самоутверждению и ради этого борются друг с другом, порождая целую гору трупов{1147}. Порой трагических героев Шекспира трактуют как жертв судьбы, жертв объективно играющих нами сил{1148}. Но если взглянуть на Шекспира как на человека своей эпохи, расплывчатые представления о судьбе сменятся весьма конкретными мотивами.