Почему русским нельзя мечтать? Россия и Запад накануне тотальной войны

Однако и Запад допустил ошибку: он не стал добивать поверженного. Предпочел оставить его в коленно-локтевой позиции, внушив иллюзию самостоятельной жизни. Выражение «Россия встанет с колен» не фигурально: в определенный момент наша страна и правда напоминала «петуха» на мировой зоне. Запад совершил и другую ошибку: перестарался в своих унижениях. Навязанные политические реформы превратились в «железную деву» либеральной демократии. Ее шипы и колья почувствовал на себе прежде всего народ. Разочарование от демократических реформ наступило быстро. Ночь веселья пролетела – началось затяжное похмелье. И пока кто-то читал разрешенные романы вроде «Доктора Живаго» и «Мастера и Маргариты» или любовался собой в джинсах, запивая бургер «Инвайтом», практичные люди разделывали страну, как дикари мамонта. За пять лет в России вызрело недовольство, грозящее бунтом. Выплеском народной лавы стали президентские выборы-1996: подлые, сфабрикованные. А до этого российскую демократию расстреляли из танков в 1993-м. Тем лицемернее выглядят нынешние критики авторитарного режима, не желающие вспоминать об отнюдь не демократических 1990-х. Возможность свободы приговорили в России именно тогда.

Но самоубийство СССР многие западные политики – особенно новой волны – восприняли как должное. Более того, решили, что возможность империи на Востоке навсегда уничтожена. Эти политики не видели ни мощи, ни расцвета СССР, не представляли, какой силой обладали его народы. Им казалось, что в конкурентном забеге Красная империя зла безнадежно отстала от Запада, запыхалась и устала, не в силах продолжать гонку. Но нечто похожее думали и Гитлер, и Наполеон. Самая распространенная ошибка Запада – недооценивать русских. Но понять это можно. Пока солдат бился до последней капли крови, руководство торговалось о цене предательства.

Впрочем, западные политики старшего поколения твердили: произошедшее в 1991 году – счастливое стечение обстоятельств. Ни 70 лет назад, ни даже во времена «перестройки» они не могли представить себе, что в России появятся пародии на многопартийность, частную собственность и даже некое подобие капитализма. Мало того, в ней не только охотно пойдут на сотрудничество со своими недавними оппонентами, но и всячески примут их директивы как истины, выбитые на долларовых скрижалях. Самоубийство СССР могло пройти с гораздо более серьезными последствиями для Запада: и с агониальными атаками, и с вооруженными конфликтами, и с непримиримой борьбой за спасение государства. «Русские не сдаются!» – этот клич мог бы прозвучать ни один раз, отозвавшись эхом сопротивления. Еще ни одно государство такого масштаба не заканчивало свое существование столь быстро и столь безвольно, ни одно государство столь усердно не плескалось в океане коллективной вины, упиваясь собственными ошибками и грехами.

Реакция на самоубийство СССР, как это все чаще случается в российском обществе, колеблется между крайностями. Одни предлагают немедленно возродить СССР, давно уже превратив его в икону. Другие, наоборот, видят в советском обществе первородное зло, противоречащее законам бытия и обреченное изначально. Такой разброс мнений, между которыми – бездна, куда вглядываемся все мы, лишь доказывает сложносочиненность советского проекта. Фильм об Электронике родился там же, где был создан ГУЛАГ. Уместить подобные противоречия способен не каждый. Оттого постсоветские люди предпочитают выбирать одну закостенелую точку зрения, подгоняя под нее все доказательства. В основе такого подхода к трактовкам истории лежит, прежде всего, инстинкт самосохранения. Выбрать одно – и его придерживаться. Чтобы не сойти с ума.

Однако двойственность все равно прорывается наружу. Гражданская война продолжается, но в новых форматах. Прошлое стравило нас – тротилоподобен любой повод: будь то фильм о Николае II, доска Маннергейму или памятник Сталину. Черти беспамятства тащат нас в ад, сталкивая с предками, потомками и современниками.

От советского прошлого нельзя отмахнуться. Но внятного его понимания нет и сейчас, а в 1990-х общество бултыхнулось в растерянность, переходящую в отчаяние. И речь идет не только об экономических, социальных, политических проблемах, но и в первую очередь, как уж говорилось, об утрате самоидентификации. Люди не могли ответить на вопрос: кто я? Установилась трехосная система координат: порочное прошлое, тоскливое настоящее и сомнительное будущее. Квинтэссенцией данного состояния стал вопрос таксиста из «Брата-2»: «А где твоя Родина, сынок?» Вопрос этот венчал монолог-приговор об утрате России и русской идеи. Кого ты спасти решил, народ-богоносец, если даже себя спасти ты не в состоянии? И все это свелось к материалистической истине: «Родина – там, где задница – в тепле, и ты лучше меня это знаешь».