Почему цветы умирают стоя…

На протяжении двух дней вокруг меня были люди, я видел сквозь сомкнутые веки многих знакомых, с которыми не виделся долгие годы. Одни плакали, громко всхлипывая, другие стояли, молча опустив голову, но и те, и другие рано или поздно уходили. Я уставал то от громких голосов, то от затишья, и тогда метался и желал то тишины, то звука человеческой речи. Но меня наполняло такое утомление, что я не мог открыть глаз. С удивлением смотрел на людей, которых, казалось, так хорошо знал. Они ведь не подозревали, что видны мне, а потому не притворялись и не лукавили. Я всё пытался вспомнить, что же думал о них, пока был жив, и, честно говоря, порой стыдился за прошлые свои мысли и мнения.

Но не это более всего тревожило. Каждый миг я искал в толпе ту, что всё не приходила. Знал, она не могла прийти и даже безмолвно встать у моего изголовья, как другие, знал. Стоило ей лишь войти, все узнали бы. Безумно истосковался по ней, безумно скучал, хотел даже попросить мать, чтобы та позвала её, но слишком сильной была усталость – даже ради этого не мог я открыть глаз. Я был уставшим, а ещё понимал, что впервые могу спокойно думать о ней, зная, что никто не помешает ни телефонным звонком, ни взглядом, ни любовью, ни ненавистью. О ней я думал даже в то время, когда меня несли на руках по моей улице, по улице, где я появился на свет, рос, любил и познал, что такое – устать от жизни. Улица была залита светом солнца, но мне впервые от него не было жарко и лишь хотелось, чтобы ещё больше оно сияло, увеличивалось, наполнялось мощью. Я смотрел вокруг: трамваи, автомобили, люди – все замерли в каком-то печальном оцепенении, от которого тяжелело моё сердце. Мне не хотелось, чтобы люди грустили по моей вине, поэтому особенно встревожился, когда у ближнего дерева увидел юношу и девушку, с нежностью и робкой улыбкой держащихся за руки. Казалось, они так счастливы, потому что ещё не заметили траурное шествие. Но нет… Девушка вдруг посмотрела прямо в мою сторону и снова улыбнулась. И юноша взглянул добрыми и весёлыми глазами. Мне тоже захотелось им улыбнуться, даже взмахнуть на прощанье рукой. Но я был слишком уставшим. Да и цветы, подними я руку, посыпались бы на землю.

Я долго смотрел вдаль – на деревья, на дорогу, на камни, по которым ступали не раз мои ноги и грустил. Думал о том, что всё вокруг опечалилось лишь на минуту, пока похоронная процессия не скрылась из виду. А потом всё снова пойдёт своим чередом: и машины, и люди отправятся по своему привычному пути, всё оживёт, наполнится движением. Так будет завтра, так будет всегда. Я знал, что и камни, как люди, не имеют долговременной памяти, и тоже вскоре забудут меня. Я знал это.

А потом мы приблизились к кладбищу. Там я увидел её. Увидел и улыбнулся, то есть эта улыбка и прежде была на моём лице, потому что в последние минуты я не переставая думал о ней. На протяжении двух этих дней я видел через свои прикрытые веки, что никто вокруг не понимает моей улыбки. Но там, у кладбища, ОНА меня увидела и поняла, даже ответила мне грустной улыбкой. Потом её силуэт скрыли за собой мои родные, а я погрузился в воспоминания и, как яркую киноленту, представил нашу последнюю ночь. Мы тогда шли в темноте рука об руку, и ей хотелось, чтобы я сказал, что больше всего на свете люблю её. А я был нем, не выронил ни слова, наверное, чувствовал какую-то усталость от того, что не произносил заветную фразу. Мне хотелось кричать эти слова, наполнить ими всё вокруг, твердить изо всех репродукторов. Но устал от этой темноты, от ряда холодных фонарей, ото всего… А она ждала.

Уже потом, под землёй, я сожалел, что так и не произнёс, не подарил ей тех слов, которые всегда ей и принадлежали. Но было уже поздно.

Пока я вспоминал нашу последнюю ночь, меня опускали вниз. Уже меж отдаляющихся фигур моей семьи, снизу вверх увидел её ещё раз – ещё один мой последний взгляд коснулся любимого лица. С губ её слетало тихо одно лишь слово: «Час, – повторяла она, – час». Хотя я даже не слышал этого слова, а уловил его – во взгляде, в воздухе. Я знал, что стоит мне лишь позвать, и она пойдёт за мной. Но ей исполнился 21 год. Перед ней открывался целый мир, по которому следовало двигаться ещё очень долго. Я сказал ей: «Останься». И она снова поняла меня, поняла с полуслова, с полувзгляда, как всегда понимала.

Потом её скрыли от моего взгляда, потом я оказался где-то далеко внизу, потом послышался знакомый с детства шум земли и камня. А потом наступила тишина. И чувствовался лишь густой аромат цветов, который распространился между мной и землёй, вокруг и внутри нас. После я растворялся в мыслях о ней, пытался вспоминать, вести счёт месяцам и дням. Но лишь пару недель крутился в голове этот календарь. Так проходили дни, месяцы, даже годы… И тогда я вспомнил о тех словах, которые не произнёс для неё когда-то. И они, запоздалые, тянущей болью залегли в моей груди.