Почему властвует Запад... по крайней мере, пока еще

Более быстрые транспорт и коммуникации привели к взрывообразному росту рынков. Еще в 1770-х годах Адам Смит понимал, что богатство зависит от размера рынков и от разделения труда. Если рынки велики, то каждый может производить то, что он может сделать дешевле всего и лучше всего, затем продать это, а полученную прибыль использовать для покупки всего остального, в чем он нуждается. Смит считал, что при этом каждый станет богаче, нежели если этот каждый станет пытаться делать все для себя сам. Ключом к этому, доказывал Смит, является либерализация: экономическая логика требует снести стены, разделяющие людей, и предоставить им потворствовать своей «определенной склонности человеческой природы, которая отнюдь не имела в виду такой полезной цели, а именно склонности к мене, торговле, к обмену одного предмета на другой»^{284}

.

Однако это легче сказать, нежели сделать. Те, кто производил самые дешевые товары в мире, — таковыми были британские промышленники — все были за свободные рынки. Однако те, кто производил неконкурентоспособные и чрезмерно дорогие товары, — таковыми были британские фермеры — зачастую считали, что лоббировать парламент с целью добиться установления тарифов для более эффективных конкурентов — это лучше, нежели переходить к новым схемам работы. Потребовались кровопролитие, падение правительства и призрак голода, чтобы убедить британских правителей отказаться от протекционизма. Однако когда они это сделали (и когда пошлина на импортные товары в среднем упала с более чем 50 процентов около 1825 года до менее 10 процентов спустя пятьдесят лет), наступил взлет глобальных рынков.

Некоторые считали, что такое маниакальное стремление к свободным рынкам — сродни безумию. Британские промышленники экспортировали поезда, суда и машины, а британские финансисты ссужали иностранцам деньги, чтобы те могли их покупать. В результате Британия создавала иностранные отрасли, которые затем бросят вызов ее экономическому доминированию. Однако для сторонников свободной торговли в этом безумии был свой резон. Продавая и кредитуя повсюду, даже соперников, Британия создавала такой огромный рынок, что она сама могла концентрировать усилия на тех промышленных (и во все большей степени финансовых) умениях, которые приносили самые большие прибыли. И это еще не все. Британские машины помогали американцам и европейцам производить продовольствие, которое британцам было необходимо покупать, а прибыли, которые иностранцы получали, продавая это продовольствие в Британию, давали им возможность покупать еще больше британских товаров.

Сторонники свободной торговли считали, что каждый — каждый, кто готов принять эту жесткую, в духе Гредграйндов, логику либерализации, — так или иначе окажется в выигрыше. Немногие страны были настолько же полны энтузиазма, как Британия (в частности, Германия и Соединенные Штаты ограждали молодую промышленность у себя от британской конкуренции), однако к 1870-м годам западный центр фактически стал связан воедино финансовой системой. Его разные валюты теперь имели фиксированные курсы, привязанные к золоту, благодаря чему торговля была более предсказуемой, а правительства обязывались играть по правилам рынка.

Но это было только начало. Сметая барьеры между странами, либерализация не оставит нетронутыми и барьеры внутри их. Либерализация была пакетной сделкой, что наиболее ясно видели Маркс и Энгельс: