Почти нормальная семья

Когда мы подъехали к дому, Блумберг спросил, может ли еще что-нибудь для нас сделать. Он готов остаться и побыть с нами.

– В этом нет нужды, – заверил я его.

Ульрика стояла у машины, разговаривая с ним, я же поспешил в ванную. Меня прошибал пот, во рту пересохло. Я выпил воды из-под крана и обмыл лоб.

Когда я вышел в кухню, было далеко за полночь. Ульрика сидела, обхватив голову руками. Несмотря на поздний час и мои возражения, она начала обзванивать своих знакомых в полиции, журналистов и юристов – всех, кто мог чем-то помочь. Я сидел напротив, выискивая в Сети информацию о событиях на Пилегатан, Кристофере Ольсене и его маме-профессоре.

Прошел целый час, и я уже не мог усидеть на месте:

– Почему нет никаких новостей? Сколько времени все это занимает?

– Я позвоню Микаэлю, – сказала Ульрика и поднялась.

Заскрипела лестница, я услышал, как Ульрика закрыла дверь в свой кабинет. Тревожные мысли бередили мне мозг, страх расползался под кожей тысячей мурашек.

Я бессмысленно бродил по кухне, вышел в прихожую и зашел обратно. Телефон я держал в руке, когда он вдруг зазвонил.

– Это Амина.

Она всхлипнула и откашлялась.

– Амина? Что-нибудь случилось?

– Прости, – прошептала она. – Я соврала.

Так я и думал. В пятницу она вовсе не встречалась со Стеллой. Они договаривались, но встреча не состоялась.

– Я совершенно растерялась, когда вы с Ульрикой спросили меня, – проговорила она. – Я взяла и солгала ради Стеллы. Я подумала, что вдруг что-то… Хотела сперва спросить у нее.

Я понимал ее. Что тут такого? Маленькая ложь во спасение.

– Но должен же быть кто-то другой, кто подтвердит ее алиби! – в отчаянии воскликнула Амина. – Это просто бред!

И в самом деле, какой-то сюрреализм. Вместе с тем происходящее обретало все более и более реальные черты. Перед глазами рисовалась картина – моя дочь в холодной грязной камере, куда сажают убийц и насильников.

Ульрика почти бегом спустилась по лестнице:

– Прокурор дал санкцию на арест Стеллы.

– Дал санкцию?

Сердце стучало. Пот выступил на лбу.

– Ее будут держать под арестом.

– Как это возможно? Ведь никаких доказательств нет!

– Вероятно, это связано со следственными действиями. Полиция хочет что-то проверить, прежде чем отпустить ее.

– Типа алиби? – спросил я.

– Например.

Я понятия не имел, что делать. Тело протестовало. Я мог усидеть на месте не больше минуты, потом вставал и ходил кругами по дому. Словно зомби я бродил по комнатам, выходил наружу и в одних носках нарезал круги вокруг дома.

Когда из-за горизонта показались первые осторожные лучи солнца, мы по-прежнему ничего не знали. Я влил в себя столько кофе, что живот тревожно урчал, а мозг туманился от недосыпа.

Наконец позвонил Блумберг. Стоя напротив Ульрики в кухне, я затаил дыхание.

Она отвечала ему коротко и односложно. Закончив разговор, осталась стоять, прижав к уху телефонную трубку.

– Что он сказал? – спросил я.

Ульрика смотрела будто сквозь меня. Ее взгляд был устремлен куда-то в другое место.

– Мы должны покинуть дом. – Голос ее звучал тоненько, вот-вот готовый надломиться.

– Что? Что все это значит?

– Полиция едет сюда. Они будут делать обыск.

Я тут же подумал о перепачканной блузке. Но ведь это не может быть кровью? Само собой, должно быть какое-то разумное объяснение. Все так, как говорил Блумберг, – недоразумение, поспешные решения…

Стелла никогда бы не… Или все же?..

Я прокрался в постирочную комнату и приподнял стопку вещей, под которую засунул блузку. Мои руки похолодели.

Блузки не было.

– Что ты там делаешь? – окликнула меня Ульрика из кухни. – Нам надо уходить.

В отчаянии я рылся среди других стопок с бельем, но так ничего и не нашел. На веревке тоже ничего не висело. Блузка исчезла.

– Пошли! – крикнула мне Ульрика.

13

Будущее всегда светлое, но порой оно ослепляет, как зимнее солнце сквозь утренний туман. Никакой тревоги, хотя и приходилось идти вперед нехожеными путями. Помню Стеллу с молочными зубами и двумя хвостиками. Как она отказывалась засыпать одна после того, как прочла книжку про привидение по имени Лабан. Помню, как провожал ее в садик – каждый день, год за годом. Ее взгляд за окном, когда она все махала и махала мне. Моя малышка, которую дразнили в садике мальчишки – они обзывали ее Христовой говнючкой, и она рыдала, уткнувшись в подушку, хотела бросить все на свете и уехать за тысячу миль. А я, несколько лет работавший пастором в тюрьме, имевший опыт общения с убийцами и насильниками, прошедший тренинг по стрессоустойчивости, разъярился настолько, что схватил одного из обидчиков за плечо и пригрозил ему неприятными последствиями.

Помню, как нас пригласили на беседу в садик, когда Стелле было пять лет. На самом деле была очередь Ульрики, но так получилось, что в то утро я тоже оказался свободен и решил пойти с ней. Мы сидели в зале для совещаний сотрудников, а дети играли под окном.

– Лучше опустим шторы, – сказала воспитательница и перегнулась через стол.