Почти полный список наихудших кошмаров

И повсюду наблюдались свидетельства Смерти. Результат его действий отпечатался в каждом мышечном волокне, в каждом осколке кости, в каждой клеточке, родившейся и выросшей, чтобы в конце концов погибнуть от его руки. На всем в этом помещении лежала его тень. Эстер, качая головой, глядела на непостижимые масштабы разложения и разрушения.

Все они некогда были человеческими существами. Совокупность их счастья и грусти казалась огромной. Общая память, хранившаяся в их головах, могла заполнить все серверы мира. Та отрубленная ступня когда-то была настоящим человеком, который жил, дышал, ходил со своими мыслями, воспоминаниями и эмоциями. А тот кусочек мозга раньше содержал накопленные десятилетиями мысли, делавшие его донора той личностью, какой он был.

Столько потраченного впустую труда. То, что живое существо сначала есть, а потом умирает, кажется таким невероятным. Таким непрактичным. Таким… расточительным, что ли.

Но куда в конечном счете все девается? Эстер помнила первый закон термодинамики: энергия не может быть создана или уничтожена; все малейшие частицы, из которых состоит человек, после его смерти перераспределяются, но куда уходит память? Радость? Талант? Страдания? Любовь?

Если ответ – «никуда», то какого черта мы вообще что-то делаем? Какой смысл в этих телесных сгустках, обладающих сознанием, которые едят, пьют, любят и вырастают из собранных воедино кусочков вселенной?

– Меня сейчас, по-моему, стошнит, – проговорил Джона при виде вышеупомянутой матки. К этому времени ребята уже осмотрели почти половину экспозиции.

– Может, пойдем отсюда и что-нибудь съедим? Как насчет тако? – предложила Эстер, указывая на отрубленную ступню, на подошве которой красовалась огромная, похожая на цветную капусту, бородавка, странным образом напоминавшая качество еды, продаваемой в фургончике с тако.

Джона только взглянул на нее, как его мгновенно вырвало посреди зала; кусочки скромного овсяного завтрака забрызгали пропитанные формалином останки больных мертвых людей. Эстер быстро усадила его и побежала за водой – точно так же Джона поступил в прошлый раз, когда ей было плохо. Таким образом в воскресный день в начале декабря их навсегда выгнали из Музея человеческих заболеваний.

25

17/50: Куклы

За неделю до Рождества окружающий мир сделался таким же суровым и мрачным, как беспокойные кошмары Юджина. Последние листья облетели с деревьев, город накрыло одеялом холода, а Эстер с Джоной продолжали свои поиски Смерти, невзирая на усилившееся давление со стороны школьных учителей: «ВЫ ДОЛЖНЫ УСЕРДНО УЧИТЬСЯ И ХОРОШО СЕБЯ ВЕСТИ, ИНАЧЕ ВАША ЖИЗНЬ ПОЙДЕТ ПОД ОТКОС. РЕБЯТА, МЫ СЕЙЧАС НЕ ШУТИМ».

В воскресенье, накануне Рождества, четверо ребят встретились дома у Хефцибы, поскольку только у нее имелись жуткие куклы, необходимые им для съемки семнадцатого страха. А еще главным образом потому, что ее дом был самым красивым, ее родители общались друг с другом тихими голосами, а одна из бабушек всегда приносила в канун Рождества свежеприготовленные пропитанные ромом пирожные «картошка», от чьей крепости (во всяком случае, во времена их учебы в начальной школе) они могли захмелеть. Вторая же бабушка приносила латкес[43]

с яблочным соусом в надежде перещеголять первую, но по-настоящему в результате этой борьбы выигрывали их желудки.

Дома у Хефцибы всегда складывалось впечатление, что именно таким и должно быть Рождество: теплым, ароматным, праздничным и отчетливо ближневосточным (в конце концов младенец Иисус был родом оттуда). Хадиды, будучи наполовину христианами, наполовину иудеями, были большими поклонниками Крисмуки[44] и украшали дом соответствующим образом.

За десять лет до рождения Хеф ее родители работали иностранными корреспондентами и жили в нескольких разных городах. Их дом представлял собой своего рода перечень тех мест, где им довелось побывать: полы устилали афганские ковры ручной работы; в столовой стояли тяжелые балийские кресла с замысловатыми резными спинками; гостиная и комната отдыха были выполнены в скандинавском стиле, чей минималистичный дизайн спорил с японской декоративной перегородкой и расставленной по всему дому перуанской керамической посудой.

Хефциба родилась в Иерусалиме, но первые годы своей жизни провела в переездах между Парижем, Римом и Москвой и даже пошла в первый класс в Нью-Дели, прежде чем ее родители приехали в Соединенные Штаты и решили тут остаться. Им до сих пор приходилось иногда путешествовать по работе, чаще всего в Мексику или Канаду, а отец Хеф, Дэниел, даже освещал первые дни гражданской войны в Сирии, пока журналисты не перестали из страха туда приезжать, – но в основном они работали из дома.