Почти семейный детектив

— Я вчера возвращалась домой от Натальи Ванюшкиной, это мама Валентина, ну, писателя Вольдемара Краевского. А потом меня у самого дома кто-то ударил по голове. Это я помню. Еще помню, что вчера ездила в Здравнево, и там убили Алесю Петранцову. Я еще хотела тебе обо всем этом рассказать, но позвонить не успела, потому что меня у самого дома кто-то ударил по голове.

— Ты повторяешься. — Галицкий был так зол, что с трудом сдерживался. Злился он на эту дуреху, которая влезла-таки в неприятности и только чудом уцелела.

— Пожалуйста, я могу не рассказывать, — обиделась Ганна. — Ты мне лучше скажи, как я оказалась в больнице, а главное — как здесь очутился ты. И Гарик.

В голове у нее мелькнуло что-то связанное с Гариком. Мысль была неприятной, царапающей, но ускользающей от сознания, тем более, что все, связанное с Галицкими, интересовало ее гораздо больше.

— Тебя нашли на улице. — Галицкий говорил сквозь зубы, словно заставляя себя проталкивать слова наружу. — Привезли в больницу. Ты была без сознания и все время бормотала: «Илья, Илья…» Врачи влезли в твой телефон, и так как Илья там был только один, позвонили мне с вопросом, знаю ли я гражданку Друбич Ганну Михайловну.

— Ты не стал от меня отказываться? — в голосе Ганны скользнула насмешка. — Вот спасибо.

— Я выяснил, что с тобой случилось, и, так как Гарик накануне уехал в Витебск в командировку, то позвонил ему с просьбой организовать для тебя нормальные условия, найти каких-нибудь профессоров и все такое. А сам впрыгнул в машину и помчался сюда.

— Я надеюсь, с водителем?

— Водитель к тому моменту был уже дома, поэтому я предупредил маму, не стал пугать Вову и поехал. К твоему сведению, я умею водить машину.

— Я ни разу не видела тебя за рулем, — пробормотала Ганна.

— Я не больной и не убогий. То, что я обычно езжу с водителем, это вопрос удобства. За рулем я не могу смотреть документы и отвечать на телефонные звонки. А вообще вожу я довольно уверенно, и проехать шестьсот километров по пустынной дороге — не такая проблема, чтобы сейчас ее обсуждать.

Разговор пришлось прервать, потому что в палату вошла группа людей в белых халатах, возглавляемая Гариком.

— Пока тебя осмотрят, мы сходим перекусим, — сказал Галицкий. — С учетом, что ел я в последний раз вчера в пять, а сейчас уже полдень, есть хочется сильно.

— Это я так долго была без сознания? — Ганна испуганно посмотрела в лицо склонившегося над ней пожилого человека в белом халате.

— Да разве ж это долго, — тот усмехнулся в пышные усы. — У вас, девушка, удивительно крепкая голова.

— Я только не могу ее повернуть, — жалобно сказала Ганна.

— Это от бинтов. Голова у вас пробита, сейчас мы ее разбинтуем, посмотрим, перевязочку сделаем, будет у вас нашлепка полегче, завертите головой как миленькая.

— Мы тогда пошли, — полуутвердительно-полувопросительно сказал Галицкий. — Тебе что-нибудь нужно?

— Холодного борща, свекольника, — быстро сказала Ганна. — И драников со сметаной. Можно две порции.

Ее слова отчего-то вызвали гомерический хохот. Смеялся усатый доктор, смеялся хлопающий Илью по плечу Гарик, улыбался даже сам Илья. Ганна искренне не понимала, над чем они ржут.

— Точно будешь жить, — сообщил Гарик, отсмеявшись. — Знал бы я, что ты первым делом жрать попросишь, так и не срывался бы к тебе посреди ночи.

— Чего ей сделается, у нее голова пустая, — поддержал его Галицкий.

Ганне вдруг стало так обидно, что слезы полились из глаз. Бурный поток стекал по щекам и впитывался в марлевую шапочку, навязанную вокруг головы. Под подбородком тут же стало мокро.

— Я вас не просила ко мне приезжать! — срывающимся голосом выкрикнула она. — Можно было не совершать подвигов за рулем. И тебя, Гарик, тут тоже никто не ждал. Кажется, я в бреду не повторяла имя «Павел»…

— Конечно, у тебя пустая голова, — безжалостно сообщил в ответ Галицкий. — Потому что умный, взрослый человек не может вляпаться во все неприятности, которые кладет ему под ноги судьба. Ладно, еды мы тебе принесем, а пока доверься докторам и прекрати истерику.

Слез Галицкий не терпел. Об этом он написал ей в одном из писем на самой заре их знакомства. С ним вообще получалось в аккурат, как в стихотворении Ахматовой. Галицкий «не любил, когда плачут дети, не любил чая с малиной и женской истерики», вот только Ганна не была его женой.

Она закусила губу и сосредоточилась на врачебных манипуляциях, которые доктор совершал с ее несчастной головой.

Минут через сорок она уже лежала без повязки, а с заменившей ее марлевой нашлепкой (Ганна постеснялась спросить, выбрили ли ей волосы на голове или нет, но страшно мучилась по данному вопросу), умытая и в меру довольная, насколько это позволяли обстоятельства, она уже ела в кровати и уплетала за обе щеки принесенные Галицким драники со сметаной.