Под Большой Медведицей

На улице Профсоюзной, как раз в том месте, где кучковались проститутки, он увидел среди их пестренькой маленькой толпы свою дочь Лену – Аленушку – Аленький цветочек, ту, которую он боготворил всю жизнь, которой привозил из-за границы лучшие наряды и подарки, которая с ним все детство секретничала, шептала ему на ухо девичьи тайны, тайны ребенка, и строго предупреждала: «Только ты, папочка, маме это не рассказывай». И все обнимала его и обнимала своими детскими ручонками. Прикосновения ее ручек так и жили вместе с Василием во время его морских походов. Правда, в последнее время Аленка стала более скрытной и отчужденной.

Василий не решился подойти к дочери, стоявшей посреди проституток. Может, он обознался, может, обидит ее глупыми своими подозрениями, может, она просто болтает тут с какой-нибудь подружкой…

Да нет, ошибки не было.

К Лене подошла какая-то женщина и указала на подъехавшую машину. Дочь встрепенулась, помахала всем рукой, села в машину…

У Василия Мишина перед глазами померк свет. Его дочь – проститутка! Все было как в страшном сне.

Еле передвигая ноги, он побрел домой.

А жена на него закричала:

– А что ты думал? Да, она проститутка. А как ей жить?! А на какие шиши? Ты уже полгода денег домой не приносишь. Пусть хоть кем будет, лишь бы деньги зарабатывала.

Этого Василий стерпеть не мог: мать сама толкает дочь на панель. И он ударил свою жену. Крепко ударил. Первый раз в жизни.

Приехала милиция.

Лейтенанту он объяснил ситуацию, как мог, и лейтенант уехал.

А Василий запил. Домой приходил или поздно, или совсем не приходил.

Однажды дверь ему открыл посторонний мужчина, крепкий и лысый.

– Ты кто? – искренне поинтересовался мужик.

– Я здесь живу, – нетвердо стоя на ногах, отвечал Василий.

– И я здесь живу. Люба, это кто? Ты же говорила, что у тебя никого нет.

Жена, полуголая, растрепанная, подбежала к двери и заорала на весь дом:

– У меня и нет никого! Убирайся отсюда, пьяница проклятый!

И захлопнула перед ним дверь.

На другой день Василий, уже трезвый, пришел, собрал немудреный свой скарб.

На кухне хозяйничала дочь Аленка.

– Ты куда, папочка, куда ты собрался?

Она все понимала, дочка, все знала, и она заплакала:

– Не уходи, папа, я без тебя совсем пропаду.

Он остановился в дверях, весь бледный.

– Аленка, доченька, я тебя очень люблю. Ты не трать себя, ты береги себя. – Губы его задрожали. – Я тебя обязательно найду.

И ушел, унося свой чемодан.

Он ушел в никуда.

Переночевал у старого приятеля, а на другой день уехал в Санкт-Петербург.

Жить в Архангельске ему уже было негде и незачем.

6

По стране гуляла тройка – гласность, голод, перестройка. Было время абсолютной анархии, развала всего и вся, безудержной циничности и вседозволенности властей.

…Коллектив ВНИИ естествознания собрался в актовом зале.

Директор института объявил:

– У меня для вас, уважаемые коллеги, пренеприятнейшее известие: наш институт будет в ближайшее время расформирован. Как говорится, собираем манатки. Новой России наш институт не нужен. С чем вас всех и поздравляю.

Зал зашумел, посыпались вопросы, но директор НИИ лишь горько махнул рукой и ушел в свой кабинет.

В самом деле, институт вскоре закрыли, в здание заехала какая-то угольная компания, и Мария Ивановна Мухина, доктор наук, заместитель директора института, осталась без работы.

Конечно, она воевала за себя и долго-долго обивала кабинеты высоких знакомых и незнакомых людей. Все смотрели ее послужной список, всплескивали руками и восклицали:

– Да вас хоть на Доску почета заноси! Но, видите ли, у нас другой профиль, нам такие специалисты пока, во всяком случае пока, не нужны. Оставьте ваши координаты, и мы вас обязательно разыщем.

А знакомые откровенничали:

– Машенька, ну что ты! Ты же видишь, что происходит. Нас самих-то скоро погонят. Все, что научное, – все под откос. Мы же не сырьевая отрасль, к сожалению. В коммерцию надо, Машенька, в коммерцию.

Какая еще коммерция?

Мария Ивановна не знала, с какого боку к ней подступиться, к этой самой коммерции.

Была возможность уехать за границу. Там ведь не дураки сидят. Как только узнали о закрытии академического НИИ в Питере, специалистов, которых научный мир знал, стали приглашать на работу в зарубежные научные центры.

И Марии Ивановне звонки пошли, и было уже два-три официальных письма с просьбой переехать на Запад. Предлагали хорошие оклады, профессорские должности. И она бы, конечно, уехала. Надоели ей и бардак, и грязь, царящие в России, уехала бы туда, где спокойная жизнь, где реальная наука.

Но родители – престарелые люди. Она – единственная дочь, нежно любящая этих стариков. Куда уедешь от этой любви? Как их бросишь? На кого? Государства, которое заботилось бы о стариках, уже нет.

А сын Ванечка – это добрейшее, беспомощное существо, выросшее в атмосфере всеобъемлющей родительской любви, жил в мире какой-то электроники и фантастики, был оторван от реальной жизни. И теперь, когда он служил в армии, нуждался в материнской поддержке.

Она осталась.