Под чертой (сборник)

При этих словах Артема дверь в палату открылась, и вернулся сосед Артема, а за ним ввалилась толпа практикантов и практиканток, и с ними – пожилой врач. «Паховая косая двусторонняя грыжа! Показывайте!» – громогласно объявил пожилой, и сосед послушно спустил тренировочные штаны, продемонстрировав, помимо грыжи, свои гениталии не только медицинскому ареопагу, но и нам с Артемом, а также всем желающим за окном.

Когда ареопаг удалился, и сосед, натянув штаны и воткнув в уши наушники, отвернулся к стене, Артем, хихикнув, спросил, знаю ли я, чем государственный хирург на осмотре отличается от частного. И сообщил интимно:

– Государственный, ощупав тебе пах и все прочее, никогда не моет после этого руки. Я уж думаю – может, ловит кайф, а?

Не знаю, не знаю. Надо бы спросить Голикову.

Рассказ третий: о медсестрах и медбратьях

В больнице у Артема с собой ноутбук, ридер и коммуникатор. Почти у всех больных с собой нет– и ноутбуки, даже у горемык из бесплатных палат: время в больнице течет однообразно, прерываясь лишь на осмотры, перевязки, капельницы, еду. Коммуникации с вольным миром нужны как воздух, но интернета в больнице нет (по тем же причинам, по каким нет чашек-ложек и стульчаков). У Артема – безлимитный мобильный интернет, и он дает соседям бесплатно прикурить по wi-fi от коммуникатора, за что те делятся с ним журналами, DVD и книгами.

И он читает «Сажайте, и вырастет» Рубанова Кутзее вперемежку с интервью Ходорковского – и там, и там речь об отечественной пенитенциарной системе, удивительной напоминающей, повторю идею Артема, медицинскую. То есть наоборот. А самое популярное в его отделении чтение, особенно в женских палатах – скачанный из интернета текст журналистки Маши Гессен, которая в Америке прошла превентивную мастэктомию. У Маши обнаружили повреждение гена, почти неизбежно приводящее к раку груди – в таких случаях в США грудь удаляют заранее, не дожидаясь болезни.

Операция у Маши была жуткая, текст Маши тоже жуткий, и читая его, Артем морщился – особенно понимая, как американская медицина (дорогая и критикуемая американцами) отличается от российской. Артема потряс рассказ о послеоперационном уходе, когда к Маше была прикреплена персональная медсестра, и вообще выходило, что медсестер в американских больницах невероятно много. Артем же видел своих, лишь когда те приносили градусник, и даже вызвать их первое время не мог, по причине расположения той самой кнопки. («А попросить соседа?» – «Так сосед все время в наушниках. Я звонил жене, жена приезжала и находила медсестру»). И поступали так медсестры не по дурному характеру или потому, что вымогали, скажем, деньги (когда жена Артема пыталась сунуть одной конверт за дополнительный уход, та искренне оскорбилась), а просто потому, что людей, готовых за три копейки выносить утки, не спать в ночи, терпеть капризы (а больные капризны! Медсестра Тоня, с которой я в Артемовой больнице почти подружился, рассказывала, что мужики капризнее баб, но куда капризнее мужиков «восточные женщины, вообще не переносящие боли, которым не растолкуешь, что нельзя ей пока есть или пить – изнеженные ужасно!»), – таких людей вообще очень мало.

Вот, например, Артему хотелось бы, несмотря на слабость, выползти на улицу, там прекрасный денек, – но попросить медбрата вывезти его на коляске невозможно, – нет ни колясок, ни братьев, ни сестер. И это еще мелкая проблема, потому что паренька из соседней палаты, прооперировав, обложили в нужных местах пакетами со льдом, – пакеты свалились, сестры не было, теперь в него у полтела гематома, дико болит, врачи цокают языками.

Тут я предлагаю найти Артему коляску, но не нахожу, и он, опираясь на меня, решает спуститься во двор. Прелесть что такое больничные дворы! Мы с Артемом, не сговариваясь, подмечаем их экстерриториальность, вроде Запорожской Сечи, откуда выдачи нет – ни родственникам, ни кредиторам, ни государству; под сенью их древних лип все больные единым мирром мазаны, отсюда дворовой покой, дворовые покои.

Обе скамейки во дворе заняты, но дальше пустует третья, на которой обозначено: «Только для персонала!» Мы садимся, но через минуту нас злобно сгоняет тетя в белом халате, хотя видит, в каком состоянии Артем.

– Знаете, – говорю я, начиная кипятиться, но стараясь не доводить до извержения, – ваша проблема в том, что лечить вы, возможно, умеете, но милосердия в вас нет. Вы недобрые.

– Рассуждать по телевизору будете, – отвечает тетя с абсолютно искренним равнодушием. – Скамейку освободите, а то на отделение сообщу!

О, господи, – твою Голикову!

Рассказ четвертый: о твоей Голиковой и о больничном

Признаться, больничные описания Артема показались мне любопытными, но не криминальными, включая легкое потрясение от того, что прооперировали его все же бесплатно, в пределах квоты и по ОМС, а уж 15 тысяч забрал особый человек, затем их перераспределявший (потом, правда, я услышал, что в других больницах платят непосредственно хирургам, и что 15–20 тысяч – цена среднего хирургического вмешательства: например, операции по удалении селезенки).