Читаем Под деревом зеленым или Меллстокский хор полностью

— Очень даже хорошо сказано, просто-таки куда как хорошо. Главное что, — продолжал Рейбин, доверительно понизив голос, — как к человеку подойти. К каждому надо иметь подход. К королевам нужен подход, и к королям тоже нужен подход; и к мужчинам, я вам скажу, найти подход ничуть не легче, чем к женщинам, а это что-нибудь да значит.

— Еще бы! — отозвались мужья.

— Мы с ним так по душам поговорили — ну прямо точно названые братья. Человек он сам по себе неплохой, вся беда в том, что ему вбивают в голову. Поэтому нас и выставляют из церкви.

— Нынче такого о людях наслушаешься, что и не знаешь, чему верить.

— Господь с вами, ребятки, он тут вообще ни при чем. Это все вон тот джентльмен постарался. (Возчик кивнул в сторону фермы Шайнера.)

— Кто, Шайнер?

— Он самый. Только священник не знает, где тут собака зарыта, а я знаю. Вы думаете, с какой стати Шайнер ему все уши прожужжал с этой девицей? (А я-то еще вчера говорил, что у них любовь с нашим Диком, да, видно, ошибся.) Чего он, думаете, носится с ней перед всем приходом? Это он надеется таким манером заполучить ее в жены. Что ж, может, оно по его и выйдет.

— Значит, женщина главнее музыки, Шайнер главнее другого церковного старосты, староста главнее священника, а господь бог тут вообще ни при чем?

— Ну да, так оно и получается, — подтвердил Рейбин. — Ну и вот, пришли мы к нему, и чувствую — нет у меня на него зла. До того он с нами вежливо обошелся, что хоть ты что хочешь делай, а совесть не позволяет с ним ссориться. Отцу так это ласково говорит: «Вы старый человек, Уильям, годы ваши немалые, садитесь-ка в кресло и отдохните, в ногах правды нет». Ну отец и уселся. Ох, и смех же было на тебя поглядеть, отец! Сначала этак спокойно уселся, вроде тебе и не впервой, а как сиденье под тобой подалось, ты со страху в лице переменился.

— Да ведь такое дело, — стал оправдываться старый Уильям, — еще бы не испугаться, когда сиденье под тобой проваливается — откуда ж мне было знать, что оно на пружинах? Ну, думаю, что-то сломал! Куда ж это годится — пришел к человеку в дом и кресло сломал?

— Вот, соседи, как получается: ты было собрался повоевать, а твоего отца усаживают в кресло и беднягу Лифа привечают, точно он вовсе и не дурачок, — глядишь, куда и запал девался.

— А я считаю, — сказал Боумен, — что всему виной эта вертушка Фэнси Дэй. Кабы она не крутила хвостом и перед Шайнером, и перед Диком, и перед другими прочими, нас бы никогда с галереи не прогнали.

— Может, Шайнер, и больше виноват, да только без священника тут тоже не обошлось, — объявил мистер Пенни. — Жена моя стоит на том, что он влюблен в учительшу.

— Поди узнай! А что у девчонки на уме, тоже не разгадаешь.

— И чего там разгадывать в такой птахе? — удивился возчик.

— А я тебе скажу, что чем меньше девчонка, тем труднее ее разгадать. Опять же, если она в отца пошла, то ее так просто не раскусишь.

— Да, Джеффри Дэй — умнейшая голова. И все знай себе помалкивает слова из него не вытянешь.

— Какое там!

— С ним, ребятки, можно сто лет прожить и не догадаться, какой он хитрец.

— Вот-вот, а какой-нибудь лондонский бумагомарака еще, глядишь, сочтет его за дурака.

— Этот человек себе на уме, — произнес Спинкс, — лишнего не скажет, не таковский. Уж если кто умеет молчать, так это он. А как молчит! Заслушаешься.

— С толком молчит. Видно, что все-то он понимает до тонкости.

— Уж так умно молчит, — подтвердил Лиф. — А посмотрит, так кажется, что он насквозь все твои мысли видит, точно колесики в часах.

— Чего там говорить, помолчать он умеет, хоть долю, хоть коротко. Ну а дочка хоть и не такая молчальница, а от его ума, надо полагать, и ей кое-что перепало.

— И из кармана небось тоже.

— Само собой: девятьсот фунтов, говорят, нажил. Ну, скажем, четыреста пятьдесят — я слухам только наполовину верю.

— Во всяком случае, кой-какие деньжата у него есть, и достанутся они не иначе как девчонке — больше-то некому. Только зачем он ее заставляет работать, если ее ждет богатство, — даже жалко девушку.

— Видно, считает, что так надо. Он знает, что делает.

— Хуже было бы, — проговорил Спинкс, — если бы она ждала богатство, а не оно ее. Мне вот такая выпала участь.

VI

В доме лесника

В следующий понедельник Дик выехал утром из дому в таком приподнятом состоянии духа, какое редко посещает даже очень молодых людей. Окончились пасхальные каникулы, кобыла Красотка, запряженная в легкую рессорную тележку, весело бежала по дороге, а Дик глядел на влажно-зеленые склоны холмов, прогревшиеся в лучах солнца, которое в эти редкие погожие деньки ранней весны светило с удовольствием новизны, а не с привычной скукой обыденности. Дик направлялся за Фэнси, гостившей у отца в соседнем приходе, чтобы отвезти ее в Меллсток и захватить кое-какую домашнюю утварь. Горизонт был затянут тучами, но впереди этой темно-серой завесы все сверкало в потоке солнечного света.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее