Под Екатеринодаром

– Господа, мне показалось, что на лице Корнилова печать смерти – сказал генерал Богаевский.

– Это вы, Лермонтова, Михаила Юрьевича начитались, – возразил ему Марков. – Перед атакой я у солдат, ни какой печати на лице не замечал. За несколько минут до смерти у тяжело раненных, да видно. А так нет.

Генералы Казанович и Романовский направились на ужин к Корнилову, остальные разошлись по своим полкам, а Алексеев в станицу Елизаветинскую, где его ждала жена.

Придя в свой полк – двести человек – Марков сказал спокойным голосом:

– Послезавтра, нет уже завтра, – посмотрев на карманные часы, поправил сам себя, – мы идём на штурм города. Екатеринодар мы не возьмём и все погибнем. Приготовьте и оденьте чистое бельё. Перед Господом, по русскому обычаю, предстают во всём чистом.

На ужине у Корнилова Казанович рассказывал о своём вчерашнем прорыве к центру Екатеринодара. Со смехом рассказывал, как они из города уходили, сообразив, что их никто не поддержит, смешавшись с красными, делились с ними махоркой и какие изумлённые были лица большевиков, когда увидели, что люди Казановича, назвавшиеся «Красным Кавказским отрядом», прихватив по дороге несколько повозок с боеприпасами, уходит к белым. Когда они сообразили и поняли в чём дело, было уже поздно. Потом Казанович и Корнилов вспоминали свою молодость в Туркестане.

В это время Минька Колосов снял с папахи белую полоску и прицепил красную. Он смело шёл по окраине города, встречным красным патрулям небрежно бросил:

– Веди к Автономову али к Сорокину.

– А ты кто таков? – задал законный вопрос старший патрульный.

– А ты веди, куда сказали, начальство разберётся.

Внешне Минька был плюгавенький тщедушный мужичок, но внутри дьявольски хитрый. Патрульные решили, что вред от него не большой, если что. Повели.

Сорокин, руководитель всеми красными войсками на Кубани, Миньке обрадовался:

– А, вернулся, – и патрульным: – Спасибо, товарищи, свободны.

– Ну, рассказывай, разведчик, что разведал?

– На ферме у реки их штаб. Если накроем, то всё! Кранты белякам!

– Добро, утром покажешь.

Утром шарили биноклем по берегу Кубани.

– Ни черта ничего не понятно! Где она, эта ферма? Всё сливается. Деревья мешаются.

– Вон она крыша эта вроде, – показал рукой Минька.

– Вроде! Вроде Володи! Где? – ворчал Сорокин.

– Да вон же! Крыша серая. Вон дымок. Точно! Там кухня полевая.

Сорокин повернулся к артиллеристам:

– Засекли? Орудия сюда! Наводи.

Корнилов лёг спать в два часа, а в пять уже был на ногах. Первым делом зашёл в сарай, где находилось тело полковника Неженцева, погибшим при попытке поднять казаков в атаку. Лоб у Неженцева рассечён пулей. Но эта пуля его не убила. Он поднялся, успел крикнуть: «Корниловцы, вперёд!», как вторая пуля убила его наповал.

Корнилов постоял у тела, покачал головой:

– Эх, Митрофан, Митрофан… Как же так? Какая потеря.

Пошёл к себе. У фермы дымила походная кухня, рядом два казака чистили пулемёт. Остановился.

– Это что такое? – сказал, показав на кухню.

Выскочил штабной офицер:

– Это что такое? – заорал на кухарей. – Штаб демаскируете! Вон!

Кухня начала отъезжать. Пронзительный свист, взрыв. Убило одного казака, чистивший пулемёт, второму оторвало ногу. Он дико заорал. Из фермы выскочила сестра милосердия, бросилась к казаку.

– Перевяжите его и в сарай, – распорядился Корнилов и вошёл на ферму, – и доктора сюда!

В коридоре встретил Деникина:

– Антон Иванович, я вчера проявил слабость.

– Ничего страшного. Мы все устали, Лавр Георгиевич. Бывает.

Деникин вышел на воздух. В голубом небе сияло весеннее солнце, блестела зелёная молодая травка. Истошно в сарае орал раненный казак. Антон Иванович спустился с обрыва, лёг на траву. Тепло, хорошо, весна. Тридцать первое марта у белых и тринадцатое апреля у красных. В воздухе рвались гранаты красных. «Откуда узнали?» – подумалось. «Нет, это опасно, надо уводить Лавра». Деникин поднялся, направился к ферме.

Корнилову принесли завтрак – стакан чая и кусок белого хлеба. Генерал поблагодарил адъютанта Ходжиева, склонился над картой.

– Нет, Екатеринодар надо брать, другого выхода нет.

Тут за его спиной раздался взрыв, Корнилова подбросило вверх, к потолку.

Первым в комнату ворвался Хаджиев: «О, аллах!», за ним Богаевский.

Корнилов лежал на полу весь в белой пыли, на левом виске струйка крови, правая нога в крови. Подоспевший фельдшер перетянул жгутом ногу, главнокомандующего вынесли на улицу. Он, не приходя в сознание, умер на руках Ходжиева, Деникина, Романовского. Богаевский сложил ему руки на груди крестом и вложил в них крестик из воска, слепленный им машинально на вчерашнем военном совете.