ПОД ГРОЗОВЫМИ ТУЧАМИ . НА ДИКОМ ЗАПАДЕ ОГРОМНОГО КИТАЯ

Не только варварские обычаи и живописные разбойники являются отличительной чертой крайнего запада Китая. Испокон веков прилегающая к нему местность Кам была средоточием магии и колдовства и в то же время родиной самых выдающихся тибетских мыслителей. Лишь часть Кама была присоединена к Китаю, но волны оккультизма, характерного для исконно тибетских территорий и собственно Тибета, докатываются до Сикана и Цинхая. Лоло и ряд народов, населяющих провинцию Юньнань, вносят сюда свою лепту. Временами некоторые интересные личности, непохожие на обычных шарлатанов в лохмотьях, такие как нгагпа (посвященные в магическое искусство), бонпо (приверженцы добуддисгской религии Тибета*), а также ученые ламы, принадлежащие к одной из школ «красных шапок», забредают в Сикан во время своих странствий. Они редко остаются в Дацзяньлу надолго. Местное духовенство, исповедующее учение «желтых шапок»** — государственной религии Тибета, — не благоволит к иноверцам. В течение долгих лет я искала по всему Тибету этих инакомыслящих, пребывающих вне официального буддизма, чтобы собрать с их помощью крупицы древних верований и забытых знаний. Поэтому такие странники, попадавшие в поле зрения, неизменно приковывали мое внимание. Мне удалось встретить несколько настоящих мыслителей и побеседовать с ними, но остальные в подавляющем большинстве выделялись разве что своими чудачествами. Одного из них прозвали «дубтобом», то есть «чудотворцем» (буквально: «достигшим совершенства»), иными словами, человеком, сумевшим обрести магические способности. Этот человек деревенского вида казался вездесущим, ибо он попадался вам на каждом шагу. * Она очень близка к даосизму и, возможно, ничем от него не отличается. ** Подлинное название школы — «гелугпа» («люди с благородными привычками»; просторечное название «шасер» («желтый колпак»)) происходит от названия их головных уборов. Обладатели красных шапок принадлежат к другой школе. Китайские лавочники считали его сумасшедшим, однако суеверные чувства, коренившиеся в глубине их душ, побуждали исполнять многие прихоти «дубтоба». Так, он выбирал среди выставленных товаров какие- нибудь не очень дорогие вещи и уносил их, разумеется, не заплатив. Однако, как правило, «чудотворец» ограничивался тем, что ел в ресторанах или частных домах, куда неожиданно врывался. «Принесите мне суп! Принесите рис! Подайте мясо! Налейте мне чаю! Налейте водки!» — кричал он повелительным тоном, и простаки спешили ему угодить. Ожидая, пока принесут еду, «дубтоб» тешил себя, рассматривая предметы, находящиеся в комнате, что нередко заканчивалось плачевно. Я видела, как он схватил несколько изящных фарфоровых чашек, стоявших на полке, и выбросил их в окно, выходившее во двор. Иногда «чудотворец» давил ногами блюдца из чистого или позолоченного серебра, а также тибетские чашки или их красивые крышки в форме пагод. Он вырывал страницы из редких книг и разрывал их на мелкие кусочки. Совершая эти варварские поступки, «дубтоб» постоянно расхаживал взад и вперед по комнате и размахивал руками. Когда ему приносили заказанные кушанья, он зачастую едва к ним притрагивался, бросая почти все на пол или отдавая случайным людям. Тот, кому была оказана эта «милость», не смел отказаться от риса или лапши, которую мял в своих ни разу не мытых руках дубтоб. Многие полагали, что эта еда может принести им удачу. Большинство тибетцев верит в благотворное воздействие объедков со стола праведников или великих лам. Рис, остающийся на блюде* далай-ламы или панчен-ламы после трапезы, смешивается с массой другого вареного риса, и маленькие порции этой смеси раздаются паломникам. Возможно, ни одна из крупиц кушанья, полученного странником, не лежала на блюде великого ламы, но простаки воображают, что от одного лишь соприкосновения с «подлинными» зернами другие также приобретают целебные свойства. Многие паломники съедают лишь по две-три крупицы порции, когда им ее дают, а остальное бережно уносят с собой. По возвращении домой они снова бросают эту горстку крупы в котел, где варится другой рис, и затем раздают вторичную смесь- друзьям и знакомым. Те свято хранят этот дар, считая его весьма эффективным лекарством от тяжелых недугов. Вот почему некоторые охотно питались объедками «дубтоба», но этот субъект явно не заслуживал подобного почтения. Если «чудотворцу» давали одежду, то он носил ее лишь несколько часов, а затем передаривал какому-нибудь первому встречному оборванцу. В основном даже зимой он ходил в одном и том же рубище из серого хлопка, с глубокими, до колена, разрезами с обеих сторон, по китайской моде. В то время как китайцы носят брюки, у «дубтоба» их не было, * Я говорю: блюдо, а не тарелка, так как этим особам рис подают на большом серебряном, а иногда и золотом блюде. и когда ветер задирал подол его одежды, то голый до пояса низ оказывался на всеобщем обозрении. То, что этот человек не страдал от холода, нисколько не удивляло тибетцев. Всем известно, что здешние отшельники живут высоко в горах среди сугробов раздетыми. Я знавала таких подвижников. Они выполняют специальные упражнения для выработки внутреннего тепла, без которого невозможно противостоять окружающему холоду. Я испробовала этот способ и вкратце описала его в своих предыдущих книгах*. У «дубтоба» не было постоянного местожительства. Он ночевал в домах, где его привечали, либо неделями жил в какой-нибудь пещере на склоне горы. Порой слишком малые размеры жилища не позволяли человеку уместиться целиком, и какая-нибудь часть его тела оставалась снаружи под дождем и снегом. «Чудотворец» мог так неподвижно лежать сутками без всякой пищи. По-видимому, ему было лет сорок пять, волосы его частично поседели, но он казался здоровым и сильным. Временами он предсказывал людям судьбу, из-за чего на него ополчились другие местные пророки. Их пререкания с участием городских зевак были необычайно смешными. Я наблюдала за этим странным типом почти два года. Он был явно не в своем уме, хотя далеко не полным идиотом. Эксцентричное поведение, отнюдь не лишенное хитрости и притворства, давало ему возможность безбедно и вольно жить, не работая. Сколь тяжелым ни казался бы нам подобный образ жизни, крепкий и выносливый тибетский горец из бедноты, очевидно, находил в нем определенную прелесть. «Дубтоб» неожиданно исчез из Дацзяньлу — возможно, благодушию его покровителей пришел конец, и он отправился искать счастья в другом месте. Психическое расстройство не считается у тибетцев признаком праведности. В Индии же, где много подлинных и мнимых душевнобольных, напротив, их почитают как святых. Дух подобных людей якобы постоянно общается с Богом, и поэтому они теряют всякую связь с окружающим миром, будучи не в состоянии придерживаться даже элементарных правил приличного поведения. Нередко можно слышать, как эти «святые» бормочут нечто невразумительное, перемежая слова стонами, как слабоумные, и в это время изо рта у них течет слюна. С другими случаются припадки падучей болезни, после чего они внезапно принимаются распевать во все горло, жестикулировать и плясать. Вайшнавы упражняются в подобных сверхэкстатических состояниях; то же самое делают представители некоторых мусульманских сект и африканские негры. Даже христиане порой страдают подобными расстройствами. У некоторых из них это обнаружилось, когда «дубтоб» в Дацзяньлу веселил местных жителей своими выходками. Из-за китайско-японской войны Дацзяньлу наводнили беженцы, и все квартиры оказались занятыми. За неимением лучшего несколько ино¬ * См.: Давид-Неэлъ А. Мистики...; David-N'eel A. Initiations Lamaiques... странцев поселились в одной лачуге, расположенной довольно далеко от города. Каждый день с утра до полудня было слышно, как они громогласно орут, стенают и плачут. Сквозь щели в досках их барака было видно, что творится внутри, и местные жители, привлеченные шумом, не упускали случая подглядывать за чужаками. Они смотрели, как иностранцы (европейцы) бросаются на пол и неистово катаются с воплями и стенаниями. Таким образом они молились. По округе расхаживал еще один редкий экземпляр из породы кампа; этот пожилой человек был профессиональным прорицателем (мопа). Он всегда ходил с длинной палкой, увенчанной трезубцем, с которого свешивалось множество разноцветных лент. Этот человек никогда не просил милостыню, одежда у него была опрятной, и, похоже, он далеко не бедствовал, хотя и не был богачом. Очевидно, клиенты, прибегавшие к его пророческому дару, достаточно щедро платили за услуги, так что он мог удовлетворять свои скромные потребности. Однако судьба вещуна, как и доля «дубтоба», была переменчивой: вероятно, его авторитет пошел на убыль, что отрицательно отразилось на благосостоянии. Когда я снова его встретила, он подвизался на какой-то маленькой заброшенной ферме сторожем. Старик остался таким же любезным и приятным в общении, как и раньше, и, казалось, ни в чем не нуждался. Нет ни одного буддийского монаха — представителя низшего духовенства или высокопоставленного служителя культа, — не занимающегося временами гаданиями; к священникам обращаются за предсказаниями или советами по поводу необходимых действий, чтобы получить благоприятный результат в каком-либо деле. Во время нашего пешего путешествия в Лхасу лама Ионгден пользовался большой популярностью в качестве «оракула». Это повторилось, когда я снова приехала в область Кам, где те, кто знал меня как госпожу- ламу, просили приподнять завесу тайны над их будущим. Однако помощь, ожидаемая от мопа, не ограничивается такими сведениями; он призван также просветить своего клиента относительно мер, которые могут предотвратить нежелательные события либо ослабить силу неблагоприятных последствий. Тибетцы — фаталисты, но они верят, что существует бесконечное множество сочетаний решающих факторов, и, таким образом, добавление новых элементов к совокупности уже сформировавшихся причин приведет к иному результату. Как бы то ни было, я тщеславно полагаю, что мои предсказания и советы были не хуже пророчеств профессиональных кудесников. Подобных «профессионалов» немало, и некоторые из них, славящиеся безупречно точными прогнозами, сколотили изрядное состояние. Одним из пророков, обитавших в Сикане, был лама Соонг, человек средних лет; практически он занимал положение штатного оракула, к услугам которого прибегали влиятельные китайцы провинции. Многие предсказания ламы сбылись, и его авторитет был велик, но однажды его положение подорвало то, что его сенсационное пророчество не сбылось. Лама возвестил, что в течение предстоящего месяца японцы забросают Дацзяньлу бомбами. Это звучало правдоподобно. Столица Цинхая Синил уже подвергалась вражеским налетам, а большая часть Чэнду после ряда бомбардировок превратилась в развалины. Между тем прошел месяц, другой, третий, воздушные тревоги следовали одна за другой, но ни один самолет так и не показался над городом. Война закончилась без единого обстрела. Лама отрицал, что предсказывал хотя бы одну бомбежку, заявляя, что на сей счет ходили пустые слухи, но немало людей утверждали, что такой прогноз был сделан в присутствии свидетелей. Начались ожесточенные споры между сторонниками ламы и теми, кто над ним смеялся. И тут случился один из тех страшных пожаров, что часто происходят в Дацзяньлу. На сей раз загорелся дом ламы Соонга. Предсказатель взял свое монашеское одеяние, развернул его перед приближавшимся пламенем, подобно святым и тибетским волшебникам, о подвигах которых повествуют предания, и бросил в огонь, произнося при этом магические заклинания. Увы! В то время как в сказках пламя тотчас же гаснет от соприкосновения со священным символом духовного ордена, оно, напротив, взметнулось еще сильнее, испепеляя тонкое суконное одеяние дородного колдуна. После этого постыдного поражения у ламы остался только один выход: бегство. Его дом стоял у склона горы, и оттуда стали поспешно выносить вещи, которые еще можно было спасти из объятого огнем дома. К несчастью, внезапно ветер переменился, и пламя устремилось в сторону горы. Дело было зимой, сухие кусты, покрывавшие горные склоны, загорелись, и все, что было вынесено из дома и сложено в кустах, погибло. В этом заурядном происшествии простые люди усмотрели чудо. Огонь, рассказывали горожане, вел себя как разумное существо, охотясь за тюками и сундуками, которые таскали слуги. Когда лама это понял, он велел перенести все в убежище, вырытое по его приказу на случай бомбардировок. И вот — о чудо! — все очаги пламени слились воедино, образовав большой огненный шар, и этот шар по воздуху устремился к подземному укрытию, опустился перед его входом и обратил в пепел все, что там находилось. Как это объяснить?.. Все народы по природе своей жаждут справедливости, в то же время не делая ничего, чтобы она восторжествовала. Уничтожение имущества ламы было наказанием за его жадность, ибо, будучи богатым, он продолжал копить и дальше и не помогал беднякам. Дом выгорел дотла, три человека, не сумевшие из него выбраться, погибли в огне, как и несколько лошадей, находившихся в конюшне. У насмешников появился еще один повод поиздеваться над злополучным вещуном. «Почему же он не предвидел пожар и не принял соответствующих мер?» — гадали они. Иногда из лесных дебрей Кама или безлюдных горных ущелий выходит очередной йогин*, отшельник или представитель многочисленного племени азиатских мистиков, временно обосновавшийся в Сикане. Эти люди не появляются ни в столице, ни даже в селениях. Они выбирают в качестве пристанища какую-нибудь пещеру или хижину, расположенную высоко в горах, вдали от населенных людьми равнин. Одни из них живут в одиночестве, другие в обществе учеников-слуг. Дровосеки или дети, собирающие дикие плоды и овощи, натыкаются на пустынников, после чего распространяются слухи, что в том или ином месте обитает «святой человек». Посетители принимаются карабкаться по откосам с приношениями в виде денег и продуктов, рассчитывая получить взамен благословение йогина, его советы и предсказания. Один из странствующих йогинов упорно отказывался от денег, что редко случается в этих краях. Если перед ним клали в качестве дара монеты или банкноты, он хватал их и швырял в сторону. Узнав об этом, нищие без зазрения совести стали прятаться по соседству с хижиной отшельника и искать деньги, упавшие в траву или кусты. Другой «святой человек» поселился на небольшом плато, напротив плоскогорья, отделенного от него долиной, где я жила затворницей. Мой собрат-анахорет, очевидно, пользовался некоторой известностью, ибо на него сыпалось множество даров, и он безбедно жил, владея табуном из тридцати лошадей и мулов. Отшельник тоже при случае предсказывал будущее, но, по-видимому, пророческий дар временами ему изменял, так как он не предусмотрел, что грабители ночью угонят весь его скот. Этот йогин не достиг удивительного состояния невозмутимого спокойствия, присущего некоторым тибетским отшельникам. Он пришел в неописуемую ярость, отправил слуг в разные стороны на поиски воров, и заявил о пропаже в полицию. Напрасный труд — мулов и лошадей так и не нашли. После этого разочарованный «святой» покинул здешние края. Как-то раз ко мне пожаловал один бонпо, занимавший видное положение среди единоверцев. Как я уже говорила, бонпо — это приверженцы древней религии Тибета, родственной шаманизму. Китайцы путают их с даосами, и их мнение на сей счет не беспочвенно. Скорее всего бонпо и даосы являются последователями одной и той же религии. Оба эти учения состоят из двух уровней: низшего — поклонения духам и колдовства, распространенного среди простых людей, и высшего — мистицизма и философии. В наши дни в Тибете сохранились две секты бонпо, а в китайских провинциях крайнего запада обитают белые и черные бонпо. Белые бонпо заимствовали у буддистов большую часть их теорий, обрядов и правил монашеского устава, в то время как ламаисты переняли у бонпо множество верований и ритуалов, явно чуждых буддизму. * Иогин — очень известное индийское слово, и я его сохраняю. Тибетцы используют термин «налджорпа» (риал бъор па), означающий: «тот, кто достиг безмятежного покоя». Черные бонпо сохранили преданность первозданному шаманизму — вере своих предков. Между тем среди них можно встретить интересных мыслителей, воззрения которых схожи со взглядами древнейших китайских мистиков. Мой гость был белым бонпо. Он был одет как лама, но на голове у него красовался необычный убор с бахромой, закрывавшей глаза. Тибетские йогины, упражняющиеся в «созерцании солнца», на которое они пристально смотрят часами, укрываются от его лучей под козырьком из медвежьей шерсти. Очевидно, для того же предназначалась бахрома на шляпе бонпо. Но почему он прятал глаза не в часы своих мистических занятий? Я ехидно подумала, что шляпа с бахромой должна была свидетельствовать о том, что ее обладатель — йогин — созерцатель солнца, то бишь человек, превосходящий заурядных служителей культа, и, стало быть, приносить ему доход в виде денег или продуктов. Возможно, я ошибалась: немало людей любят ходить в нелепых нарядах, лишь бы выделяться из толпы. По своему обыкновению, я стала расспрашивать гостя. В числе прочего он заявил: — Все ныне живущие существа, включая людей, произошли из земли. Они не появились оттуда в том виде, в каком предстают перед нами сегодня. Дело было так: бесконечно малые частицы отделились от земли и постепенно, в результате необычайно быстрого движения, соединились различными способами и образовали все современные растения и всех животных. Но процесс этот был столь долгим, что наш разум не в силах это постичь. — А земля, — спросила я, — каково ее происхождение? Бонпо ответил: «Земля, в свою очередь, была создана благодаря слиянию бесконечно малых, стремительно вращавшихся частиц, но это произошло раньше, намного раньше появления живых существ, и период образования земли был гораздо более долгим». Зная, что тибетские ученые не признают существование мертвой материи, я рискнула задать еще один вопрос: — Вы говорите «появление живых существ». Значит, вы полагаете, что первородные частицы не были «живыми»? — Разумеется, они были живыми, — ответил бонпо. — Все сущее обладает жизнью. Смерти и мертвых вещей либо тех, которые никогда не были живыми, не существует, но вам, иностранцам, этого не понять. Как правило, восточные люди весьма невысокого мнения о нашем уме. То, о чем поведал мне бонпо, было кратким искаженным пересказом учения об атомах, зародившегося в Индии в V веке до н. э. и оттуда распространившегося в Тибет, где оно, очевидно, пересеклось с другой теорией об атомах, возникшей в Центральной или Северной Азии, вероятно, в Китае. Мой гость смешал эту теорию со старинными верованиями бонпо. Как-то раз я услышала на дороге страшный шум. Некто дудел в кайлит — дудку, сделанную из человеческой бедренной кости, — и бил в небольшой ручной барабан, используемый некоторыми аскетами тантри- стских сект, которые ходят по кладбищам. Ритм барабана и трубных звуков явно указывал на то, что музыкант, услаждавший наш слух, был мнимым налджорпа. Я говорю «мнимым», ибо истинные налджорпа не играют на своих инструментах на больших дорогах, а лишь в очень уединенных местах и только по ночам. Я вышла, чтобы поговорить с незнакомцем. Недолго думая он заявил, что его прислал сюда лака-лама, влиятельный сановник, настоятель монастыря, расположенного возле Батанга, на северо-западной окраине Сикана. Он утверждал, что этот лама поручил ему передать свои распоряжения, замечания и пророчества жителям Кама. Поэтому он, посланец ламы, странствовал по округе то в одном, то в другом обличье, в зависимости от очередной задачи, которую перед ним ставили. — Видите ли, — сказал он, — я бесстрашный подвижник, способный вызывать самых могущественных демонов и заставить их повиноваться своей воле. Но, приехав сюда два года назад, я предстал перед людьми под видом начальника в роскошном светском наряде, в сопровождении слуг, мы восседали на прекрасных скакунах. Все эти персонажи иллюзорны. Они сотворены магическим искусством ламы вкупе с моей силой. Я мог бы исчезнуть прямо сейчас, и на этом месте вы бы увидели другого человека: китайского генерала, нищего в лохмотьях или любого другого по моему желанию. Эти маски — всего лишь фантасмагория. Я знавала нескольких анахоретов, которые могли сотворять призрачные формы или создавать впечатление, что вы их видите и даже осязаете. Я наблюдала, как такие фантомы исчезали, пока я с ними беседовала, и на их месте внезапно появлялся другой человек. Говорят, некоторые чародеи готовы в любой момент продемонстрировать несколько своих абсолютно одинаковых двойников, существующих одновременно и совершающих различные действия. Но я повторяю еще раз: люди, способные на такие подвиги, не разгуливают с барабаном по дорогам и не хвастаются своим даром. Я ни капельки не верила в сверхъестественные способности мнимого йогина. — О! — воскликнула я. — Я была бы в восторге, если бы вы прямо сейчас превратились в роскошно одетого правителя, восседающего на прекрасной лошади, со свитой, в том самом виде, в каком вы явились сюда два года назад. — Я мог бы это сделать, — невозмутимо ответил наглый бродяга, — но это не входит в задачи моей нынешней миссии. Поэтому мне следует воздержаться. Естественно, я ждала примерно такого ответа, но тем не менее предложила шарлатану зайти ко мне во двор, чтобы подкрепиться. Он не заставил себя упрашивать — тибетцы никогда не отказываются от еды. Помимо кости-дудочки, небольшого барабана и длинной палки, с которой свешивались разноцветные шелковые лоскуты, стеклянные бусинки, ракушки и маленькие зеркала, так называемый подвижник носил с собой человеческий череп — еще один отличительный знак нал- джорпа тантристских сект. Однако, в то время как истинные йогины этого толка используют украшенный накладным серебром череп как чашу только в ходе некоторых ритуалов, шарлатаны, подражающие аскетам, бахвалятся, что едят и пьют исключительно из этих зловещих сосудов (у таких голодранцев на них нет никакого серебра). Зная об этой особенности, я не стала ставить перед гостем тарелки; обратив внимание на то, что его череп-чаша покрыта каким-то непонятным зловонным жиром, я предложила ему вымыть сосуд, перед тем как использовать. Услышав это, бродяга рассердился и возмущенно заявил, что все, что соприкасается с черепом, тотчас же очищается. Я не стала настаивать, и моя служанка положила на вонючий осадок остатки нашего последнего обеда. Гость поразительно быстро проглотил содержимое грязного черепа, который снова наполнили, и он опустошил его еще несколько раз. В наших кастрюлях уже ничего не осталось, но служанка не растерялась. Она не успела помыть посуду. Девушка моментально обдала кипятком кастрюли, блюда и тарелки, слила воду, а затем бросила в мутную жижу горсть цампы. Ненасытный «йогин» расправился и с этим «бульоном». Наконец, ему подали тибетский чай, заправленный маслом. Уплетая за обе щеки, добрый малый в то же время трещал без умолку. Этот Диоген из Кама оказался суровым и язвительным обличителем местных лам, обхаживающих влиятельных китайцев в надежде получить от них титулы и финансовую помощь. Он издевался над тем, как они вытягивают деньги из верующих по случаю всяких религиозных церемоний. Если обряды, утверждал он, действительно могут принести пользу живым или мертвым, то священники должны совершать их бескорыстно, из сострадания к ближнему; если же они делают это ради денег, стало быть, бедняки лишаются участия в них, а какой-нибудь богатый грешник благодаря своим капиталам или состоятельной родне сумеет устроиться на том свете лучше более достойного человека, которому нечем оплатить услуги ламы. «Стыд и позор монахам-дельцам!» — заключил он. Мой прожорливый гость был забавен в своем негодовании, но все же я предпочла не просвещать его относительно того, что Тибет — не единственная страна в мире, где процветает торговля, которую он осуждал, и что такой порядок вещей существовал везде испокон веков. Высокопарные речи бездельника произвели сильное впечатление на мою служанку, хотя она и не поняла их сути, и девушке пришла в голову странная мысль. Эта ворчунья нередко бывала не в духе, причем приступы дурного настроения терзали ее без всяких видимых причин. Девушка это понимала и винила в своем состоянии демонов, вселявшихся в нее время от времени. Подобные суеверия характерны для тибетцев и китайцев. Разумеется, она желала, чтобы из нее изгнали злых духов и впредь избавили ее от их влияния. И вот внезапно бедняжку осенило, что говорливый оборванец, которого она потчевала помоями, мог бы успешно выступить в роли экзорциста. Служанка задала бродяге вопрос, может ли он это сделать, и получила утвердительный ответ. Приказав девушке стать на колени во дворе перед кухонной дверью, заклинатель долго махал над ее головой руками и что-то бормотал себе под нос. Затем он вдруг завопил во все горло, схватил свою палку, разукрашенную лентами и всякой всячиной, и задал коленопреклоненной жертве грандиозную и продолжительную взбучку. По лицу несчастной струились слезы, и она с трудом сдерживалась, чтобы не закричать от боли. Исполнив свой долг, экзорцист выглядел обессиленным, а девушка едва держалась на ногах. — Ну вот, демоны были сурово наказаны, — заявил садист, — они не осмелятся больше вас мучить. Служанка поблагодарила его и, зная, что заклинание злых духов не совершается даром, дала немного денег тому, кто столь решительно клеймил своих продажных собратьев-монахов. Я могу сказать в оправдание этого человека, что он не выпрашивал вознаграждения и принял его из рук своей жертвы в знак признательности. На следующий день глупая девушка лежала пластом, будучи не в силах пошевелиться. «Сдается мне, все мои косточки сломаны», — говорила она. Экзорцист был и вправду силен. Однако этот йогин оказался не настолько могущественным, чтобы излечить мою служанку от извечного недовольства и приступов хандры, продолжавшихся, как и прежде. Вслед за этим появился некий китайский даос. Он славился тем, что питался одним лишь известняком. Камни приносили ему люди, либо он сам искал их в карьерах. Китаец дробил их, превращая в порошок, и ел его — я сама это видела. Ясно, что вместе с камнями для трапезы поклонники человека-мине- ралоеда приносили ему и деньги. Позже я узнала, что этот субъект переселился в другую часть провинции и изменил там диету. Он стал питаться свечами иностранного производства. Цены на них чудовищно возросли после того, как было прервано сообщение с Бирмой, — другого пути для ввоза импортных товаров в Китай не было. Я предполагала, что хитрый мошенник собирал свечи, которые ему дарили легковерные простаки, чтобы перепродать их в один прекрасный день в другом месте и сорвать изрядный куш. Но, возможно, мои подозрения были безосновательными. Когда я работала в Джекундо, на юге Цинхая, над переводом эпической национальной поэмы тибетцев, посвященной подвигам Гесэра Линг- ского, один бард исполнял ее в моем доме. Это был очень известный поэт и певец, своеобразный мистик, похвалявшийся тем, что он поддерживает духовную тонкую связь с Гесэром и многими божествами, которые являлись ему в безлюдных просторах Кукунора. Возможно, в этих заявлениях была известная доля вымысла, но сказитель действительно порой впадал в какое-то исступление, близкое к экстазу, во время которого он принимался ходить быстрым упругим шагом, покидал свою деревню и скрывался на пустынных высокогорных пастбищах. Очевидно, когда поэт находился в таком состоянии, ему чудилось, что он видит Гесэра и других божественных героев эпопеи. Он также отождествлял себя с одним из министров Гесэра по имени Дикчен Чемпа и считал себя его воплощением. Этот обманщик постепенно вошел в образ, и у него произошло раздвоение личности. А может быть, сказитель просто измышлял все эти таинственные встречи и выдумал сказку о перевоплощении, чтобы придать себе значимость. На другом конце Кама эпопея о Гесэре пользуется такой же популярностью. Вождь племени, жизнь которого легла в основу цикла сказаний, был кампа, и его земляки гордятся родством с героем. Вследствие этого в моей округе нередко можно было встретить странствующих певцов, читавших отрывки из эпопеи. Все они утверждали, что во время исполнения в них вселялся дух Гесэра и вещал их устами. Как правило, такие исполнители были обычными нищими, заучившими наизусть несколько фрагментов поэмы. Они ходили в масках, подобно шутам, веселящим прохожих или посетителей чайных домов своими смешными и зачастую непристойными рассказами, сопровождаемыми отчаянной жестикуляцией; однако «Гесэры», как их называли, отличались от шутов остроконечными головными уборами с лентами и повязками. Помимо эпопеи о Гесэре, они рассказывали истории о богах или героях с религиозным подтекстом, очень напоминающие поучительные средневековые сказки наподобие знаменитой «Золотой Легенды», созданной епископом Воражином (1230—1298 гг.). Чудаки и мошенники — не единственные представители ламаистского духовенства, с которыми сталкиваешься в западных провинциях. Здесь обитают почтенные ламы, порой действительно просвещенные люди, а в высшем китайском обществе, особенно среди чиновников, встречается немало людей, интересующихся их учениями. Поэтому один геше (доктор философии) из монастырского университета Сэра, расположенного в окрестностях Лхасы, стал духовником губернатора Сика- на и многих других высокопоставленных китайцев. Время от времени этот лама по имени Нгаванг Кемпо [кемпо — звание преподавателей высокого ранга) читает лекции в главном монастыре Дацзяньлу. Это отнюдь не публичные лекции — на них приглашают узкий круг китайцев-мирян и немногочисленных дам, принадлежащих к высшему обществу. Я прослушала цикл этих лекций. Занятия проходили в длинном зале, в конце которого на низком помосте восседал лама со скрещенными на тибетский манер ногами. Царившая там атмосфера показалась мне приятной и производила впечатление. В комнате витал легкий запах ладана, несколько небольших масляных лампад озаряли статуэтку Цзонкапы, основателя школы гелугпа, к которой принадлежит лама. Я как будто снова перенеслась в сердце Тибета и в прошлое, когда годами жила в чисто буддийской среде. Поразительными были также неподвижные позы и внимание слушателей. Лама говорил по-тибетски, и один из учеников, сидевший у подножия помоста, переводил его слова на китайский язык. Лама внимательно слушал переводчика: он владел китайским настолько, что время от времени исправлял неточности. Лама Нгаванг — настоящий ученый. Если бы он захотел, его лекции были бы необычайно интересными, но, как почти всегда водится у его собратьев, он упрощал свое выступление, доводя его до уровня понимания, как он представлял, светских слушателей. По крайней мере, в тот день лама был не прав. Многие присутствующие китайцы разбирались в буддистской философии лучше него. Вместо того, чтобы подобно ему зубрить наизусть сопш трактатов, они размышляли над смыслом учений, изложенных в прочитанных ими книгах, и подвергали их критическому разбору. Знал ли об этом лама?.. Возможно, он догадывался, но, как и большинство его коллег, невысоко ставил философские знания, приобретенные вне тибетской традиции без чтения священных книг. Как бы Нгаванг ни относился к умственным способностям своих слушателей, он даже не пытался разъяснять им сложные понятия. Правда, однажды он сказал, что делать добро ближнему своему не значит совершать поступки, благотворные для него. Следует самому стать источником света. Посмотрите на солнце: оно не действует согласно четко выработанному плану. Оно не задается целью способствовать созреванию ячменя на поле крестьянина Церинга, согревать старого Вандю, сидящего на пороге своего дома, или освещать мир так, чтобы люди и звери могли это оценить. Это просто солнце, излучающее свет и тепло; оно не может этого не делать и, стало быть, не может не творить добро во благо всем. Точно так же Мудрец, ставший живым средоточием разума и доброты, естественным образом испускает волны энергии, распространяющие по всему миру благость. Эту благость можно сравнить с чистым воздухом, необходимым людям для здоровья; она способствует появлению и росту духовного просветления, а также всеобщей мудрой доброты. Эта теория бытует в Тибете и в Индии, и мне часто доводилось ее слышать. После лекции слушатели приветствовали ламу на тибетский лад, трижды падая перед ним ниц*, после чего молча удалились. У дверей монастыря стояли с фонарями слуги, ждавшие своих хозяев. * То было большое простирание — «Кьянг-ша», совершаемое только перед своим духовным учителем и в корне отличающееся от китайского поклона «каутау». Две сложенные ладонями вместе руки поднимаются над головой, а затем опускаются на уровень рта и сердца. После этого человек становится на колени и ложится во весь рост, держа руки над головой. На улицах Дацзяньлу имелось электрическое освещение, которое какое-то время действовало, а затем кварталы один за другим оставались без света, и в итоге весь город погружался во мрак. Население города возросло более чем втрое за счет беженцев из провинций, оккупированных японцами, или тех мест, обитатели которых опасались вторжения, а также за счет значительного притока служащих, после того как Дацзяньлу возвели в ранг столицы провинции. Маленькая электростанция была недостаточно мощной, чтобы обеспечить электричеством все установленные жителями фонари, горевшие не ярче светлячков. Даже при этом условии ток поступал в кварталы поочередно, а улицы были совершенно лишены света. И вот снова появились керосиновые фонари, но если раньше ими пользовались все, то теперь это стало привилегией тех, кто мог разжиться керосином: местных начальников либо состоятельных людей, способных платить за бидон по несколько тысяч долларов. Ходить в потемках по улицам с выщербленной мостовой было небезопасно: из нее торчали острые осколки; некоторые падали и ломали ноги. Помимо практической пользы, осветительные приборы играли и другую важную роль: человек, перед которым несли фонарь, выделялся на фоне толпы. Это весьма незначительный пережиток древней китайской традиции, но, признаться, мне было очень приятно ему следовать. В те далекие времена, если вы выходили из дома после наступления темноты, впереди вас шествовали слуги с бумажными фонарями, на которых были начертаны ваше имя и звание. Вы следовали за ними в просторном паланкине, обитом светлым атласом; его крыша была украшена шелковой бахромой со стеклянным бисером, звеневшим на ветру. Одну из улиц Чэнду заполонили продавцы этих сказочных транспортных средств. Когда я вернулась туда в 1939 году, город преобразился. Впоследствии большая его часть была разрушена в результате бомбардировок, и произошли новые изменения: в 1944 году я увидела там широкие проспекты, по которым катили лимузины богатых китайцев. Живописная улица с расположенными по обеим сторонам лавками торговцев портшезами исчезла — эти яркие предметы стали неуместными в Китае, усвоившем западный образ жизни. Благородные слушатели ламы Нгаванга расходились по домам в сопровождении слуг, которые несли перед ними керосиновые фонари или сами освещали себе путь карманным фонариком. Я видела одного человека, свита которого держала в вытянутых руках вместо факелов горящие сучья хвойных деревьев. Керосин встречался редко и был дорог, как я уже говорила, а стоимость электрических батареек для карманных фонариков баснословной... И вот эти сверхкультурные китайцы, следовавшие за пылающими ветками, вернулись к первобытным обычаям дикарей. Их довела до этой дикости война, приведшая и к другим гораздо более серьезным последствиям. Среди других окрестных лам, занимавших важное положение, я хочу упомянуть Кью Санга, настоятеля монастыря, расположенного возле Данго, неподалеку от большой дороги, ведущей из Дацзяньлу в Джекундо через Канцзе. Этот молодой человек получил степень доктора философии в монастырском университете Сэра. Он очень умен и мог бы блистать на ниве словесности, но его ум, как и у большинства его коллег, тяготеет к политике. Губернатор Сикана назначил ученого представителем тибетского округа в областном собрании. Некий китаец, исповедующий северную ветвь буддизма, практикует затворничество в мягкой форме в домике, примостившемся на горном выступе. Этого человека зовут Да Ган фаши (фаши1 — китайский титул, присваиваемый образованным буддистским монахам и означающий: «доктор или мастер права»). Да Ган выгодно отличался от местных лам тем, что являлся одновременно китайским и тибетским ученым и, следовательно, мог читать больше буддистских философских трудов различных авторов. Этот человек средних лет вел очень замкнутый образ жизни, но временами преподавал два-три предмета. Великий лама Литана Чогдуг Кьяпгон (заступник Чогдуг) иногда приезжает в Дацзяньлу с большой, по местным меркам, пышностью, со свитой из множества слуг, восседающих на прекрасных лошадях, и с внушительным количеством вещей. Этот лама владеет землями и стадами и обладает рядом административных и судебных полномочий, дающих ему право вершить судьбу подневольных крестьян и пастухов. Фактически их положение, хотя и не вполне законно, ничем не отличается от участи крепостных. В последние годы лама подружился с одним тибетским ученым из монастырского университета Ташилунпо (монастыря панчен-ламы), где тот числится преподавателем. Этот человек по имени Тринекье — тулку, входящий в число придворных покойного панчен-ламы, и должен стать наставником его юного преемника. Примерно в 1943 году Тринекье при поддержке Чогдуга объявил, что нашел в окрестностях Литана маленького мальчика, являвшегося, по его мнению, воплощением панчен-ламы. Пусть читатель вспомнит, что говорилось в «исторической справке» по поводу панчен-ламы, ибо дальнейшее повествование связано с его наследником. В отличие от далай-ламы и множества других менее важных лам, панчен-лама не умирает. Он принадлежит к тулку — единственной в своем роде духовной аристократии, характерной для буддизма, каждый член которой считается звеном в цепи перевоплощений одной и той же личности. По словам тибетцев, у всех нас были прошлые жизни и после смерти всем предстоит возродиться, за исключением людей, достигших полного духовного просветления, психические особенности которых недоступны нашему пониманию в силу слишком большого отличия. Разница между обычным человеком и тулку состоит в том, что родоначальник династии тулку (Ку Конгма) сумел усилием воли объединить все свои энергетические потоки в единую массу и придать им направление, от которого они никогда не отклонятся. Это предпринимается для того, чтобы проделать определенную работу, выполнить миссию и т. д., требующую более продолжительного времени, чем обычная человеческая жизнь. По крайней мере, такова теория. Она звучит правдоподобно для тех, кто верит в единый и незыблемый дух или душу, способные переселяться из тела в тело. Признав это, тибетцы окончательно удалились от изначального буддистского учения, провозглашающего мимолетность всех явлений и отрицающего наличие постоянного начала внутри разнородных элементов, из которых состоят живые существа. Немало просвещенных лам пытаются связать идею о династиях тулку с доктриной о мимолетности сущего; они прибегают к замысловатым толкованиям, обсуждение которых здесь неуместно. История, которую мне предстоит рассказать, касается лишь народной веры в череду перевоплощений панчен-ламы. Найти мальчика на роль преемника покойного панчен-ламы было непростым делом, ибо считается, что в ребенке не только обитает личность панчен-ламы, но и, как во всех панчен-ламах, в нем живет Божественный Дух бесконечного света и бесконечной жизни Опагмед-Цепаг- ме, в силу чего он превосходит богов*. Когда китайское правительство разрешило перевезти тело панчен- ламы из Канцзе в Шигацзе, где его ждал великолепный мавзолей, большинство приближенных ламы, окружавших его в Китае, вернулись в Тибет вслед за погребальным кортежем. Несколько одиночек, обосновавшихся в западных провинциях, там и остались; среди них были те, на кого возложили задачу отыскать их покойного господина в его нынешнем воплощении. Были образованы две отдельные группы. Во главе первой группы находился один из моих давних друзей по имени Лобсан, известный в Китае как Ло Юань (вождь Ло). Когда я жила в Шигацзе, Лобсан исполнял обязанности второго камергера при дворе панчен-ламы. По слухам, ходившим среди тибетцев из западных провинций, он хранил значительную часть многочисленных ценностей, собранных панчен-ламой во время странствий по Китаю и Монголии. Лобсан выбрал в качестве своей штаб-квартиры монастырь Кумбум, расположенный в Цинхае. Во вторую группу входили лама Тринекье и Великий лама Литана. Была еще и третья группа, состоявшая из представителей местной знати, базировалась в Цзане, но, поскольку ее деятельность разворачивалась вдали от западных провинций, она не имеет отношения к данной книге. Ло Юань и его соратники отыскали нескольких маленьких мальчиков, проявлявших признаки сверхъестественного происхождения. Они изрекали фразы, свидетельствовавшие о глубокой мудрости либо о том, что их * Панчен-лама считается воплощением Амитабхи, Будды Бесконечного Света; в иерархии буддизма действительно превосходит богов. (Примеч. науч. ред.) рождение сопровождалось чудесами. Двух детей отобрали как особенно интересных кандидатов, но один из них умер. После этого желание Ло Юаня узнать, по каким особым приметам можно распознать воплощенного панчен-ламу, только возросло. Вероятно, он хотел убедиться, что единственный оставшийся кандидат обладает этими приметами, или в случае их отсутствия намеревался снабдить его таковыми. С этой целью он отправил несколько человек из своего окружения за советом к знаменитому ламе-ясновидящему высокого ранга, обитавшему в монастыре Лабрана Ташикииле. Ясновидящий из Лабрана, неподвижно восседавший на троне в монашеской тоге темно-гранатового цвета, долго оставался погруженным в глубокую медитацию, и посланцы Ло Юаня молча ожидали его приговора. Наконец, когда к ламе, очевидно, вновь вернулось сознание того, что происходит, как будто его дух вернулся после долгого путешествия, он изрек: — Он появится из грома. Это было все, что сказал предсказатель, и посланцам, не получившим никаких разъяснений, после долгого ожидания пришлось попрощаться, преклонив колено у подножия трона, и покинуть комнату. Ло Юань — здравомыслящий человек. Я не знаю, каковы его сокровенные взгляды по поводу перевоплощений панчен-ламы, но он явно не рассчитывает, что преемник упадет с неба во время грозы, тем более что его кандидату не приписывали такое рождение. Между тем тибетское слово дуг (гром) является также названием сказочного дракона, но, сколь бы легковерными ни были тибетцы, они не считают великих лам сыновьями драконов. Итак... что бы это значило?.. Ясновидящий больше ничего не сказал. В то время как Ло Юань действовал в Цинхае, Тринекье продолжал отбор в Сикане. Мальчик, за которым он наблюдал, продемонстрировал без всякой подготовки на глазах очевидцев несколько необычных явлений. Порой на его челе проступала буква «А»* (тибетского алфавита), а временами его лицо приобретало фиолетовую окраску**. Как-то раз ребенок схватил небольшой деревянный ковчег, находившийся в комнате Тринекье, и заявил: «Это мой». А ведь эта вещь принадлежала покойному панчен-ламе и была подарена им Тринекье. Довольно странно, что этот заурядный предмет привлек внимание мальчика, в то время как рядом с ним стояло множество других серебряных или позолоченных ковчегов, блеск которых, казалось, должен был бы скорее привлечь взгляд ребенка. Были замечены и другие странности, а вскоре появились новые доказательства подлинности происхождения мальчика из Литана. Похоже, в дело вмешалась судьба. * Буква «А», как и соответствующий звук, наделена мистическим значением, а также играет определенную роль в магии. ** Фиолетовый цвет лица у женщины — один из признаков того, что она является воплощенной феей. Тело панчен-ламы покоилось в Канцзе, куда стекались для поклонения толпы богомольцев. Однажды среди прочих паломников сюда пожаловала чета молодых крестьян-новобрачных из окрестностей Аитана. В тот же день несколько сановников из числа бывших придворных панчен-ламы совершали обряд гадания, чтобы получить сведения относительно места перевоплощения своего господина. Это происходило перед телом панчен-ламы следующим образом. На клочках бумаги были записаны разные ответы на вопрос: «Где вы сейчас находитесь?» Там можно было прочесть: «в северном направлении», «в южном направлении», «в восточном направлении», «в западном направлении», «в Каме», «в Китае», «в Тибете», «в Монголии» и т. д. Каждую бумажку свернули в шарик, и их все положили в одну чашу. Лама, державший сосуд обеими руками, на китайский манер, должен был осторожно его встряхнуть. В первом же шарике, которому предстояло выпасть из чаши, якобы содержался ответ*. Воскурив ладан и совершив несколько ритуалов, лама, призванный бросить жребий, встал на колени перед телом панчен-ламы и встряхнул чашу. Из нее выпал шарик, записку развернули и, ко всеобщему изумлению, прочли фразу, которую никто не писал ни на одном из листков: «Я здесь, совсем рядом». О чудо!.. Наверное, сам панчен-лама начертал эти слова. Очень часто во время работы над очередной книгой, в которой я привожу примеры из тибетской жизни, мне приходится останавливаться, чтобы обратиться к читателям с просьбой не спешить смеяться над доверчивостью тибетцев. Разве среди нас так уж мало спиритов, заявляющих, что во время своих сеансов они были свидетелями таких же феноменов, как те, что удивляли лам из Канцзе?.. Те, кто менял отсыревшую соль, которой было обложено тело панчен- ламы, превращавшееся в мумию, и приподнимал его, когда оно оседало, заметили и другие странные явления. Как ни старались служители изо дня в день держать голову панчен-ламы прямо, чтобы она смотрела в сторону Тибета, она упорно поворачивалась в сторону Китая. Из этого ламы сделали вывод, что их господин желает, чтобы его тело покоилось в Китае. Не возьми я за правило избегать в этой книге любых политических спорных вопросов, я бы сказала, что китайцы напрасно не оставили здесь усопшего и не построили ему роскошную гробницу, способную привлечь множество паломников, но это меня не касается. Однако после «чуда» с таинственным образом написанной фразой движение головы мумии стали толковать иначе. В то время как ламы были поглощены обрядом гадания, супружеская чета, совершавшая паломничество, умножала количество благоговейных поклонов возле тела панчен-ламы. * Таким же образом гадают в китайских даосских храмах, но вместо шариков в сосуд кладут тонкие палочки. На каждой палочке сделана короткая надпись и поставлен порядковый номер, позволяющий найти ответ в книге предсказаний. Женщина была беременной. Загадочный ответ: «Я здесь, совсем рядом» — мог быть связан с данным обстоятельством. Однако тогда это никому не приходило в голову, и никто не обращал внимания на деревенских молодоженов, затерявшихся в толпе других паломников. Что касается самих супругов, они, естественно, не ведали об ответе, значившемся на записке, выпавшей из сосуда, и не подозревали о состоявшемся обряде гадания, так как простые миряне ничего не смыслят в ритуалах. Однако, как только крестьянин из Литана узнал о беременности жены, ему пришло в голову, что их будущий сын может оказаться перевоплотившимся панчен-ламой. Сотни тибетцев, ожидающих ребенка, также тешат себя надеждой, что он, возможно, станет тулку того или иного мало-мальски значительного, недавно преставившегося ламы. Дело в том, что родство с тулку не только почетно, но и приносит его близким материальные блага, отчего оно становится еще более привлекательным. Чаще всего честолюбивые мечты родителей заканчиваются разочарованием: их сын становится обычным крестьянином, торговцем либо, если он принадлежит к более высоким слоям общества, почтенным чиновником. Когда срок беременности жены был на исходе, муж, надеявшийся, что она родит панчен-ламу, решил, что их хижина недостойна вновь принять в этот мир столь выдающуюся личность. Пещера на горе показалась ему более подходящим местом, и в эту пещеру, предварительно очищенную горящим ладаном, он и привел свою супругу. Вскоре чета вернулась в деревню с новорожденным, и примерно четыре года спустя Тринекье и Чогдуг Кьяпгон обратили внимание на этого ребенка. Казалось, предсказание ясновидящего из Лабрана не относилось к этому мальчику. Он сказал, что перевоплотившийся панчен-лама «появится из грома». В таком случае, где же был этот «гром»?.. Тем не менее он присутствовал. Отец мальчика жил в Литане, но был уроженцем маленького государства, расположенного в Гималаях, фигурирующего на картах под названием Бутан. Однако Бутан — не подлинное название страны: туземцы называют ее Дуг юл, то есть Страна грома. Они именуют себя душа — люди грома. Таким образом, ребенок действительно появился из грома. Я не знаю, установил ли Ло Юань, находившийся в Кумбуме, на окраине западных провинций, связь между своим кандидатом и пророчеством, сделанным в Лабране, но ему удалось добиться официального признания нового панчен-ламы со стороны китайских властей, и в Кумбуме состоялась церемония возведения в сан. Третьим кандидатом был, как я уже говорила, сын одного дворянина из Цзана. По-видимому, политики Цзана рассчитывали с помощью этой кандидатуры превратить свою большую провинцию в независимое царство, управляемое династией панчен-лам. В Лхасе провели жеребьевку, чтобы выбрать из кандидатов того, кто взойдет на духовный престол в Ташилумпо. Оставалось узнать, готовы ли те, кто поддерживал различных кандидатов, признать итоги этой процедуры, несмотря на то что, по их мнению, они могли быть фальсифицированными. Мальчики, которым не улыбнулась удача, должны были вернуться домой, и как знать, чем их встретили там раздосадованные родители, на которых посыпались насмешки соседей! Однако для этих бедолаг не все было потеряно. Тибетцы и монголы со своим небывалым восторгом по отношению к тулку не только сотворили множество воплощенных героев и подвижников, но и постарались умножить их число, утверждая, что одна и та же личность может одновременно присутствовать в нескольких людях. Эта идея восходит к одной теории, слишком туманной, чтобы обсуждать ее здесь. Достаточно сказать, что тибетцы считают, будто три составные части человека — дух, речь и физическая форма — могут воплощаться независимо друг от друга. Так говорят о тулку духа ламы X... и в то же время о его духовных братьях, в которых воплотились речь и тело того же ламы. Если речь идет о тулку мелкого масштаба, то носители «речи» и «тела» почти не пользуются уважением, а место покойного ламы занимает обладатель его «духа». Чаще всего перевоплощается только один «тулку». После выбора далай-ламы или панчен-ламы кандидатам, успешно выдержавшим все испытания, кроме последнего, оказывают некоторые знаки почтения. Похоже, несмотря на неудачу ряда претендентов, признается, что в них присутствует нечто от выдающихся личностей, коими являются Великие ламы. Эти люди, хотя их и не избрали преемниками, в конечном счете, могут даже стать родоначальниками новой плеяды значимых переродившихся личностей. Подлинность избранника также может быть поставлена под сомнение, но маловероятно, что за этим последует смещение. Недавно страсти разгорелись вокруг мальчика, ныне являющегося далай-ламой. Люди, оспаривавшие его право на трон, потерпели поражение, после чего их предводителя-монаха лишили духовного сана, одели в белые светские одежды и отправили в ссылку. Почитание тулку принимает множество различных, порой причудливых форм. Разумеется, верующие приветствуют своих кумиров тремя земными поклонами, но и в их отсутствие падают ниц, поворачиваясь в сторону их резиденции: ни у кого не вызывает сомнения, что каждый лама чувствует изъявляемое ему почтение и в ответ благословляет своих подданных. Однако дело не ограничивается простираниями и приношениями. Большинство тибетцев верят не только в святость тулку, но и в то, что все, чем он владеет, и все, к чему он притрагивается, тоже является священным. Старые вещи этих важных особ разрезаются на кусочки и раздаются как талисманы, приносящие удачу. Даже если какой-нибудь лама хочет подарить новую одежду, ему следует походить в ней некоторое время или хотя бы сделать вид, что он ее носил. Когда я была в Шигацзе, покойный панчен-лама решил засвидетельствовать мне почтение после моего философского диспута с одним профессором университета Ташилумпо. В качестве подарка он избрал свое монашеское облачение из золотистого сукна, одно из тех, что носят ученые и ламы высокого ранга. Его мать, принимавшая меня в своем доме, потребовала, чтобы лама надел тогу на несколько минут, прежде чем отдать мне. Она полагала, что после этого одежда будет насыщена благотворными токами, призванными способствовать моему духовному прогрессу и материальному благосостоянию. У меня, как у госпожи-ламы и налджормы (йогини), часто клянчат клочки платья или хотя бы несколько ниток, вырванных из швов. Другие просят потереть какой-нибудь лоскут или бумагу о мое лицо, а затем отдать им в качестве талисмана. Суеверная чернь способна и не на такое, когда речь идет об очень именитом тулку. В подобных случаях не только свято хранятся объедки трапез, но и используют мочу как целебное средство, в основном для наружного применения, но некоторые чересчур ретивые богомольцы даже пьют ее. Когда я жила в Дацзяньлу, моего приемного сына Ионгдена осаждали люди, знавшие о его дружеских отношениях с ламой Тринекье и умолявшие раздобыть для них его мочу. Разумеется, Ионгден отказывался и пытался пристыдить фанатиков за их гнусные суеверия. Но все его слова были бесполезны — люди лишь сердились и называли его эгоистом, не желающим оказать услугу ближнему. Суеверие порой приводит к омерзительным обычаям. Говорят, что ученики пророка Мухаммеда пили воду, в которой он купался. Некоторые индусы пьют воду, которой обмывали статуи богов или где их духовный наставник (гуру) мочил свои ноги. В одном из жизнеописаний Хуана де ла Круса, написанном неким ученым монахом из ордена кармелитов, сообщается, что после кончины святого его тело было разрезано на несколько частей, дабы обеспечить мощами разные монастыри. То же самое проделали с телом святой Терезы Авильской, знаменитой преобразовательницы ордена кармелитов, а также со многими другими святыми обоего пола. Брату святого Хуана некогда поручили отвезти руку покойного в один из монастырей. По дороге посланец попал в страшную бурю и решил, что настал его смертный час. От страха он обратился с мольбой к своему святому брату и съел кусок реликвии, которую ему доверили. А теперь давайте обратимся к суевериям, распространенным среди светского населения крайнего запада Китая. Богиня Долма пользуется у ламаистов особой популярностью. Это тибетское соответствие индийской богини Тары2, одной из трех аватар Шакти3, олицетворяющей Энергию. Разумеется, обычные верующие не подозревают о ее происхождении и поклоняются Долме главным образом как покровительнице странников. Существует определенная молитва, обращенная к богине, якобы способная сделать путника с чистым сердцем и глубокой верой невидимым для разбойников. По слухам, купцы, следовавшие во главе большого каравана, таким образом незаметно проехали мимо нескольких разбойничьих шаек. Происходили еще более великие чудеса. Вместо торговцев или паломников злоумышленники видели шествующих богинь. Кроме того, аборигены и китайцы, населяющие эту местность, верят в существование нерукотворных предметов (ранг джут). В Тибете и в восточных областях Китая встречается множество изваяний богов, якобы не сотворенных людьми. Все они очень разные: большие и совсем маленькие, высеченные из камня, горного хрусталя, кораллов, малахита, серебра и золота, сделанные очень искусно, с едва просматривающимися очертаниями лиц. Помимо изваяний, верующим демонстрируют множество других нерукотворных предметов. Чаще всего это религиозные памятники, именуемые чортенами, либо плиты с вырезанными на них надписями или рисунками. Говорят, что некоторые из них неожиданно появились там, где их сейчас можно увидеть, а другие были найдены в ходе раскопок. В последнем случае раскопки были предприняты по следам происходивших на этих местах чудес. То же поверье существует и в Индии. Согласно преданию, священный лингам*, символизирующий Шиву, которому поклоняются в непальском храме Пушпати Нат, был сокрыт в земле. В этом месте паслись коровы, и пастух удивлялся, что они перестали давать молоко. Заподозрив, что местные крестьяне доят их тайком, он решил устроить засаду и поймать воров. Спрятавшись, он увидел, что коровы сами испускают молоко в одном определенном месте. Там выкопали яму и обнаружили «лингам». Верующие по сей день полагают, что он сам собой возник под землей. Ту же историю перепевают в дюжине других сказаний о подобных находках, в том числе об изваянии некоего божества, подаренном тибетскому царю Сонцэнгампо (УП в.) и хранящемся в Лхасе. Камни, более или менее напоминающие по форме человеческие тела и головы животных, в большом почете у аборигенов из западных приграничных провинций, где многие считают их талисманами. Нередко бессовестные шарлатаны подправляют камень, чтобы придать ему более явное сходство с человеческим лицом или другим предметом, и выставляют свой товар на продажу под видом нерукотворных «ранг джунгов». Забавно, что туземцы, видевшие, как заезжие минералоги обследовали камни, вообразили, будто они разыскивают статуэтки или чортены, *Лингам — индийское название фаллоса. и принялись предлагать им всевозможные предметы. Другие подумали, что глупых иностранцев интересует все, что выкапывают из земли, и стали хвастать, что сумеют всучить им такие «находки» за большие деньги. С этой целью они устроили в разных местах тайники, набили их всякой всячиной и приводили туда чужеземцев, которые, разумеется, над ними смеялись. Мне рассказали еще одну смешную историю о некоем обитателе Драпа по имени Кэлсан, вбившем себе в голову, что обломок камня, найденного им в каком-то завале, не что иное, как чудесным образом сотворенное изваяние богини Долмы. Драпа — один из округов Сикана, жители которого пользуются недоброй славой — они явно тяготеют к грабежам и разбою. Кэлсан разделял склонность своих земляков к неправедно раздобытым трофеям, но не отличался большим умом. Он показал свою находку друзьям, утверждая, что если носить ее с собой, обращаясь с молитвой к Долме, то можно стать невидимым. Хвастуна подняли на смех. Это не поколебало его уверенности. Он завернул идола в старый шелковый лоскут и спрятал его за пазухой. Прознав это, несколько веселых кампа притворились, что не видят Кэлсана, когда он проходит мимо, а другие, симулируя священный ужас и почтение, падали перед ним на колени. Эти красочные сцены окончательно убедили дурака в его правоте. Поистине талисман творил чудеса: он делал его обладателя невидимым либо вместо него люди лицезрели богиню! Кэлсан был не из тех, кто довольствуется материально невыгодными чудесами. Врожденное чутье добытчика подсказало, что у него в руках уникальное средство разбогатеть, ничем не рискуя, и не следует упускать такой случай. Неутомимый бездельник отправился в Дацзяньлу, осмотрел местные магазины со всеми входами и выходами, а также понаблюдал за хозяевами, чтобы узнать их привычки. Решив, что этого достаточно, мошенник пошел в приглянувшуюся ему лавку. Уже вечерело. Кэлсан залез на стену, прижимая к груди свой талисман и бормоча слова хвалы богине Долме. С высоты своего постамента он наблюдал, как лавочник прошел через двор, побывал в одной из комнат и вернулся оттуда с зажженными палочками ладана в руках и расставил их в каком-то закутке, где, очевидно, находился невидимый в темноте алтарь. Исполнив ежедневный долг, достойный торговец вернулся в свои покои, запер дверь и лег спать. Кэлсан, по-прежнему сидевший на стене, остался в одиночестве; до него доносился приятный запах ладана, вокруг царила полная тишина. «В самом деле, талисман сработал, — подумал глупец, — наверное, китаец таинственным образом почувствовал присутствие богини и почтил ее зажженными благовониями, а меня он не увидел». Чудо продолжалось; вор спрыгнул со стены, взломал дверь лавки, взял из кассы деньги и столько товаров, сколько смог унести, а затем вернулся домой незамеченным. Этот успех настолько окрылил Кэлсана, что он решил незамедлительно предпринять еще одну аферу, полагая, что отныне ему не понадобятся никакие меры предосторожности. И вот среди бела дня мошенник проник в другую лавку и, будучи уверенным в том, что его никто не видит, принялся хватать все, что пришлось ему по вкусу. Ошарашенный торговец вскоре пришел в себя и вместе с приказчиками устроил грандиозную взбучку незадачливому грабителю. Затем оба пострадавших китайца передали Кэлсана полиции, и на следующий день его еще более жестоко избили палками по приказу судьи. Приятель Кэлсана, от которого я узнала эту историю, комментировал ее с многозначительным видом: «Долма оберегает только добродетельных людей. Она ни за что не стала бы помогать тому, кто намерен совершить дурной поступок. Кэлсан поплатился за то, что он ее оскорбил». Кампа нисколько не сомневаются в магической силе нерукотворных изваяний богини. Вера в талисманы, которые могут сделать человека невидимым, существовала во всех странах мира. Как известно, подобные чудеса упоминаются в арабских сказках «Тысяча и одна ночь» и в книгах европейских средневековых авторов. В прелестной новелле Боккаччо, озаглавленной «Камень-невидимка», речь идет о похождениях одного глупца, который вместе с друзьями отправился на поиски чудесного камня, и о том, как те издевались над простаком. Как и в случае с Кэлсаном, история заканчивается наказанием героя, но на сей раз «невидимка» получает трепку от жены, которая прекрасно его видит. Тибетцы также верят в дипчинг — «лес, дающий тень», о котором я подробно рассказала в одной из своих предыдущих книг*. Кроме того, люди повсюду поклонялись некоторым деревьям и растениям. «Что за святые народы, в садах у которых родятся этакие божества!»4— восклицал Ювенал, подтрунивая над египтянами, обожествлявшими репчатый лук. Поэт не насмехался бы так над китайцами из Сикана, более разборчивыми в выборе божества, обитающего в садах. Им стал цветок пион. Пионы не обожествляют, а скорее почитают как растения, приносящие радость владельцу сада; им также приписывают пророческий дар. Пока пионы в вашем саду продолжают цвести, вы можете рассчитывать на доброе здоровье всех членов вашей семьи, а также благополучие в делах. Напротив, бутоны засохшие, не распустившиеся и опавшие листья считаются недоброй приметой, сулящей убытки, болезнь или смерть. См.: David-Neel A. Au Pays... Рекомендуется с уважением относиться к пионам, растущим около дома. Почва вокруг растений должна быть тщательно убранной; полагается жечь возле них ладан и украшать их лентами, которые преподносят в знак почтения божествам и важным особам. Кроме того, следует вести себя с этими цветами как с разумными существами. Надо с ними беседовать, говорить им приятные слова и стараться всячески угодить. Когда я приехала в Дацзяньлу, в саду французской католической миссии было много пионов. Один куст рос рядом с моей хижиной. На нем виднелись крупные розовые цветы. Постепенно пионы стали сохнуть и завяли. Туземцы объясняли это так: иностранцы не обращаются с цветами надлежащим образом и не оказывают им должного почтения. Новая настоятельница, возглавившая монастырь, вырыла все пионы для продажи и осквернила почву вокруг других растений содержимым выгребных ям. Исчезновение пионов стало предвестием поражения Франции. А утрата цветка из моего палисадника, как оказалось, предвещала смерть моего мужа. Во многих странах, если не повсюду, служители культа различных религий с гордостью утверждают, что они в состоянии влиять на погоду с помощью некоторых обрядов либо молитв. Китай и Тибет, разумеется, не являются исключением из правила. Буддийские монахи и даосские священники, сведущие в этом необычном искусстве, получают немалые барыши, по мере необходимости вызывая дождь или предотвращая град. Прибегая к помощи этих кудесников, китайцы и многочисленные метисы, обитающие в долине Дацзяньлу, в то же время придерживаются собственного мнения относительно того, как вызвать дождь в случае засухи, грозящей погубить их урожай. В главе П, рассказывая об обожествляемых природных явлениях, я привела в качестве примера озеро, которое не любит, когда на его берегах шумят, и оно в отместку заставляет небо разразиться дождем. Очевидно, те, кто верит в странную чувствительность озера, невысокого мнения о его уме, поскольку они не боятся дурачить его в своих интересах. Я сомневаюсь, что местные власти разделяют суеверия черни, но, вероятно, они считают необходимым им потакать и таким образом способствуют сохранению этого обычая. Если крестьяне жаждут дождя, отцы города спешно нанимают дюжину человек, снабжают их провизией и отправляют на берег озера. Люди должны издавать крики и бросать в воду камни, до тех пор пока озеро не разозлится и не вызовет дождь. Похоже, эта комедия обычно оказывается эффективной. Я не поручусь, что она непременно приводит к успешному результату, но могу заверить, что порой результат превосходит ожидания селян. Одна из зим, проведенных мной в окрестностях Дацзяньлу, была необычайно сухой, без традиционных снегопадов и весенних паводков. После того как на озеро высадился людской десант, пошел дождь. И вот настал восьмой день четвертого месяца по лунному китайско- тибетскому календарю. Это большой праздник, когда толпы верующих, китайцев и тибетцев, устремляются в монастыри, чтобы жечь там масляные лампады и благовония на храмовых алтарях. Вдобавок в этот день устраивают пикники и многие семьи веселятся на свежем воздухе. Естественно, в то время как все разряжены в пух и прах, дождь оказался бы некстати. Поэтому людям, посланным к озеру, было велено не шуметь и держаться на почтительном расстоянии от берега. Стоял солнечный день. Между тем количество осадков, выпавших за последние дни, считалось недостаточным. Наутро после праздника вновь послышались вопли и плеск от бросаемых в воду камней. Начался дождь. Однако двенадцатый день того же месяца тоже был праздничным. Может быть, люди, которым поручили дразнить озеро, плохо уяснили отданные им распоряжения либо озеро, которому надоело, что его дурачат, рассердилось всерьез. Так или иначе, страшная буря обрушилась на долину, где собрались позабавиться сотни людей. Ветер разорвал их палатки в клочья, а ливень испортил красивые платья разбегавшихся с криками женщин. Потоп продолжался несколько недель кряду, так что самые крошечные ручейки превратились в ревущие потоки, а низменные участки земли оказались затопленными. Лето было дождливым, и почти весь урожай погиб. У туземцев также бытует странный обьгчай: весной устраивают конные скачки, чтобы во время жатвы стояла благоприятная погода. Местные жители полагают, что эти бега забавляют богов-хранителей, и те выражают свое удовлетворение, даруя земледельцам погоду, благоприятную для хорошего урожая. Однако скачки происходят не каждый год: надо раздавать победителям призы, устраивать пиршества и т. д. В западной приграничной местности нет настоящих ипподромов. Лошади состязаются на любых более или менее ровных площадках. Тибетцы не такие лихие наездники, как монголы, но многие превосходно владеют этим искусством. Их скачки — варварское зрелище, представляющее собой грубую демонстрацию мужской силы. Эти жестокие игры не идут ни в какое сравнение с конными состязаниями в цивилизованных странах. Если бы мы попытались их сопоставить, то наши бега на фоне тибетских выглядели бы очень бледно. Китайцы, главным образом военные, принимали участие в скачках в Дацзяньлу с присущими им легкостью и изяществом, забавным образом отличавшимися от дикого азарта их соперников кампа. Несколько лет тому назад обширное пространство в глубине долины было выбрано для будущего аэродрома. Некоторое время там садились самолеты, а потом это место сочли слишком неудобным, поскольку оно зажато между горами. Другое летное поле оборудовали подальше от границы, в глубине тибетской территории, входящей в состав Сикана. На старом заброшенном аэродроме теперь устраивают бега, продолжающиеся несколько дней. Китайцы и тибетцы разбивают палатки вдоль скакового круга и на окрестных холмах; они весело проводят время, много едят и особенно пьют, распевают песни и играют в разные игры. Тибетцы очень любят предаваться утехам на свежем воздухе. Летом в окрестностях Лхасы, Шигацзе и возле больших монастырей белеет множество палаток, украшенных узорами, а также голубыми и красными оборками. Это шатры лам, чиновников и богатых купцов, проводящих досуг на берегу реки и развлекающих себя купаниями в редкие для этого сурового края теплые дни. Описание всех суеверий, встречающихся на западных окраинах Китая, могло бы занять несколько толстых томов; я поведаю лишь об одном случае, развязку которого мне довелось наблюдать воочию. Некая китаянка из буржуазной среды наняла кормилицу для своего новорожденного сына. Мамку с ребенком поместили в дом бабушки младенца. Все шло своим чередом; когда настал срок, малыша отняли от груди. И тут другая мать, не способная кормить ребенка, которого она произвела на свет, узнала, что у кормилицы еще осталось молоко, и отдала ей свое чадо. Мамке с новым питомцем разрешили по-прежнему жить у бабушки первого младенца. Однако старухе не сообщили о возрасте новорожденного, принесенного в ее дом, и лишь позже она узнала, что ему еще не исполнился месяц. Между тем, согласно местному поверью, если в доме появляется грудной ребенок, которому нет и месяца, и он не приходится обитателям жилища родственником, то это грозит хозяевам и их близким всяческими напастями, болезнями и даже смертью. Что оставалось делать?.. Младенец уже попал в дом, и беде нельзя было помочь. Бабушка изругала кормилицу и выгнала ее вместе с невинным малюткой — источником зла, после чего подала жалобу в суд. Судья разделял предубеждения истицы. В самом деле, ее дом был осквернен и нуждался в очищении; эта обязанность выпала на долю провинившейся мамки. Эта женщина была очень бедной, ей пришлось продать свой убогий скарб с тряпьем и влезть в долги, чтобы купить положенное количество благовоний, которые надлежало жечь в комнатах, чудотворной красной бумаги для обивки дверей и хлопушек для устрашения злых духов и выдворения их из дома. Кроме того, кормилица должна была упасть к ногам старухи истицы и попросить у нее прощение, а затем долго бить поклоны перед изображением божества—хранителя семьи, умоляя его не сердиться и не причинять зла хозяйке и ее родне. Мать второго младенца, не желая быть замешанной в дрязгах, забрала своего ребенка; таким образом, мамка не только понесла убытки, но и лишилась заработка. Нетрудно представить, какие чувства ее обуревали, но мне не пришлось утруждать свою фантазию, так как несчастная поделилась своим горем с моей служанкой, и та ввела меня в курс дела. Отбивая многочисленные поклоны перед алтарем божества-хранителя, бывшая кормилица не просила его пощадить бабушку и ее близких, а мысленно изрекала следующие проклятия: «Пусть безжалостная богачка разорится! Пусть оспа так разукрасит лица ее внучек, что они не найдут себе мужей! Пусть смерть поселится в этом доме и у всех его обитателей будет короткий век!» и т. п. Наряду с множеством поистине нелепых и смехотворных суеверий на западе Китая бытует внушительное количество мрачных предрассудков и вредоносных колдовских ритуалов. Жителям приграничной зоны известно весьма распространенное в Тибете поверье, что можно частично лишить человека его жизненной силы. Это мнение основано на следующей теории: человек состоит из нескольких духовных или полудуховных компонентов, отчасти независимых друг от друга. Одно из звеньев данной цепи можно изъять, что не повлечет за собой ее полного разрыва, то есть смерти носителя сознания. Итак, человек, лишенный одного из своих элементов, может продолжать жить в ослабленном режиме в течение более или менее продолжительного периода и даже на протяжении ряда лет. Отделение жизненного принципа может происходить под воздействием внутренних причин, но чаще всего это отторжение случается по вине демона или колдуна. Поработив энергию своей жертвы, злоумышленники заставляют ее работать в своих интересах и порой поглощают ее без остатка. Другое суеверие связано с известным обрядом роланг (букв.: «встающий труп»), то есть ритуалом «воскрешения трупа». Его совершают с целью обогащения и обретения магических способностей. Вот описание этой процедуры. Колдун должен заручиться содействием сильного и бесстрашного человека. Это необходимо, ибо тот, кто совершает обряд, рискует жизнью, и, коль скоро мужество ему изменит, помощнику следует продолжать произносить защитные магические формулы. Однако некоторые смельчаки действуют в одиночку. Колдун должен лечь на распростертый труп, положить руки и ноги на конечности мертвеца и прильнуть губами к его губам. Находясь в этом положении, он или его помощник произносят магические слова. Иногда на труп ложится не сам колдун, а его спутник, польстившийся на это опасное занятие из-за обещанного ему солидного вознаграждения. Через некоторое время заклинание срабатывает, и труп начинает шевелиться. Настает страшный миг: мертвец поднимается на ноги, принимаясь лихорадочно дергаться и скакать. Человек, совершающий ритуал, поднимается вместе с трупом, продолжая держать его в объятиях, и вторит его движениям. В разгар этой жуткой пляски изо рта покойника вываливается язык; колдун должен немедленно зажать его зубами и откусить. Если это ему удается, труп падает на землю и замирает, но если колдун пасует и ослабляет хватку, то оживший мертвец вырывается и бежит куда глаза глядят, при этом он убивает всякого, кто встречается ему на пути, будь то человек или зверь. В случае удачи вырванный язык становится волшебной палочкой, и труп превращается в груду золота. Некоторые люди приступают к ритуалу под влиянием честолюбия и алчности. Вера некоторых так сильна, а страх столь велик, что они падают рядом с покойником замертво. Я упоминала вскользь об этом обряде в одной из своих предыдущих книг, но решила снова рассказать о нем тем, кто еще об этом не слышал. Читатель, осведомленный об этом обычае, сможет оценить вопрос, заданный мне во время войны: — Что делают в Европе с погибшими солдатами?.. — По возможности хоронят и оставляют какой-нибудь знак на месте их погребения. Этот ответ показался моему собеседнику банальным и недостаточно убедительным. — Разве в Европе нет людей, которые могут снова делать из них солдат? Тех, кого уже раз убили, больше не убьют, и за их счет ряды ваших бойцов существенно возрастут. Речь шла не о том, чтобы воскрешать погибших, а приводить их в движение неким механическим способом, чтобы отправлять этих роботов на фронт. Лишь люди, воспитанные на таких историях, как рассказы о ролан- ге, или «сознаниях», извлеченных из человека и порабощенных колдуном, могут вообразить столь небывалое чудо, как армия, состоящая из живых трупов. Немало китайцев верят, что «мертвецы» могут действовать под руководством колдуна или под влиянием других факторов. Ходят зловещие слухи о некоем культе наподобие вуду, якобы существующем в провинции Юньнань. Хорошо известно, что многие китайцы стремятся быть погребенными на родине, где у них нередко имеется семейное кладбище. Если человек умирает вдали от места, где он родился, его тело должно быть перевезено туда, хотя это всегда сопряжено с большими расходами. Некоторые из тех, кто живет на большом расстоянии от своего дома, подписывают договор с владельцем какого-нибудь похоронного бюро и вносят определенный задаток взамен обязательства доставить их прах туда, где он должен покоиться. Народная молва обвиняет похоронщиков в том, что они нередко нечисты на руку и стараются прикарманить полученные деньги, избегая расходов, связанных с перевозкой гроба. Для этого дельцы якобы обращаются к колдунам, которые могут придать недавно умершим людям видимость жизни. Такой робот даже наделен определенным сознанием, позволяющим ему кое-как справляться с ролью живого. Он самостоятельно либо под руководством помощника колдуна отправляется на место своего погребения, где падает бездыханным. Многие верят в эту небылицу и, встречая на дороге странника, бредущего нетвердой походкой, в шляпе, надвинутой на глаза, могут сказать: «Это покойник». Путешественники рассказывали, что на Антильских островах колдуны прибегают к аналогичному способу, чтобы обеспечить тамошних фермеров рабочей силой. Эти полуживые люди, именуемые зомби, действуют как автоматы, но их ум остается достаточно ясным, чтобы понимать, что они мертвы, и страдать от того, что их заставляют работать. Зомби жаждут умереть по-настоящему и покоиться с миром. Многих из них выкапывают из земли вскоре после погребения и, если они потом случайно оказываются возле своей могилы, бросаются в нее и окончательно испускают дух. То, что подобные истории можно услышать на Антильских островах, так далеко от Юньнани, в очередной раз свидетельствует о том, что в области суеверий и прочих выдумок людская фантазия весьма ограниченна. Рассмотрев некоторые поверья, распространенные среди «язычников», населяющих китайские провинции крайнего запада, давайте обратим свой взор на предвзятое отношение туземцев, «принявших» католическую либо протестантскую веру, к миссионерам. Чтобы разузнать что-нибудь об этом, надо пользоваться доверием псевдообращенных, то бишь быть азиатом и, главное, не быть христианином. Я очень признательна ряду китайских ученых, нескольким моим тибетским друзьям и ламе Ионгдену, предоставившим мне немало сведений. В то же время мне и самой доводилось наблюдать любопытные случаи. Большинство новообращенных принадлежит к местному населению и присоединяется к пастве той или иной миссии в надежде извлечь из этого материальную выгоду. Переход в другую веру отнюдь не искореняет вековые предрассудки туземцев, преобладающие в их новых верованиях, далеко не всегда основывающихся на наставлениях миссионеров. В итоге новообращенный пребывает в душевной смуте, сравнимой с терзаниями героев некоторых средневековых легенд, продавших свою душу дьяволу в обмен на богатство, власть или другие блага. Буддийский или даосский отступник получает то, чего жаждало его убогое честолюбие: небольшое поле, должность, энную денежную сумму, но он с трепетом ожидает расплаты. Человек позволил «заморским бесам» себя поработить и теперь задается вопросом, какую же судьбу они ему уготовили. Кроме того, «новообращенный» опасается мести богов и демонов своей прежней религии, разгневанных его отступничеством. Другое, менее понятное иностранцам явление связано со страхом, обуревающим туземца. Он не только боится, что боги или демоны, возможно, захотят причинить ему зло, но страшится еще и других бед, автоматически вытекающих из позора, который он на себя навлек. Никто из простолюдинов не сомневается, что иностранцы, и в первую очередь миссионеры, являются нечестивцами, пребывающими в скверне, наподобие той, что приписывают в Индии некоторым кастам, причем она никоим образом не зависит от хороших качеств или пороков ее обладателей. Туземцы полагают, что эта скверна отчасти заразна и поражает тех, кто регулярно посещает миссионеров, в особенности тех, кто присутствует при их обрядах или принимает участие в их таинствах. Некоторые гималайские крестьяне, по примеру индусов, часто отказываются от совместных трапез со своими земляками, столовавшимися вместе с христианами. Я не думаю, что обитатели китайского крайнего запада столь же категоричны в этом отношении, но они определенно верят в возможность подобного заражения. Вследствие этого в тибетских монастырях или китайских храмах нередко можно встретить новообращенных местных жителей, спешащих получить благословение одного из лам или несколько капель освященной им воды, а также зажигающих свечи и благовония перед алтарями богов. Таким образом они стараются смыть с себя позор отступничества и избежать неблагоприятных последствий перехода в другую веру. В первую очередь лжехристиане стремятся, чтобы их дети были очищены после крещения. Среди новообращенных популярны защитные амулеты, которые носятся под одеждой или открыто пришиваются к детским чепчикам. Особенно смешно слышать, как некоторые, хвастаясь своей предусмотрительностью, рассказывают, что во время проповеди, мессы или пения гимнов, в зависимости от того, в католическом или протестантском храме это происходит, они мысленно повторяют какую-нибудь священную мантру вроде Ом мани падме хум\, если это тибетцы, или Намо Амидо- фо, если это китайцы. Местные жители явно гордятся своей находчивостью, оберегающей их от козней нечистой силы, незримо присутствующей в иностранных церквах. Не проведали ли миссионеры об этой уловке и не потому ли католики заставляют своих прихожан громко читать молитвы или распевать гимны на протяжении всего богослужения? Это было бы забавно, но абсолютно бесполезно. Хитроумные местные жители способны придумать и другие приемы, позволяющие им обеспечить свою безопасность. Всевозможные загадочные движения пальцами вроде рожек уберегают от сглаза. Такую фигуру из указательного пальца и мизинца используют неаполитанцы. Маловероятно, что достойные миссионеры смогут когда-нибудь превзойти своих подопечных по части изобретательности. Разумеется, если так называемые христиане-аборигены заболевают, то они призывают даосских экзорцистов или заклинателей бонпо; как только кто-нибудь из их близких умирает, обращаются к буддистским или даосским монахам, чтобы подобающим образом проводить покойного в последний путь. Мне доводилось слышать звон колокольчиков, бой барабанов и звуки кимвалов, сопровождающих погребальные церемонии, непосредственно на территории иностранных миссий. Если новообращенный из личных соображений боится оскорбить миссионеров, то языческие обряды происходят в другом месте, но в любом случае их не избежать. Один из моих слуг, входивший в число прихожан католической миссии и певший там в церковном хоре, рассказал мне, как во имя сыновней любви он отрекся от католицизма. Отец китайца умер, и миссионер запретил ему прибегать к таким традиционным местным обрядам, как приношение еды, сжигание бумаги, символизирующей деньги, золотые и серебряные слитки и т. д. Любовь, которую юноша питал к отцу, восстала при мысли, что усопший не обретет на том свете покоя, который обеспечили бы ему эти дары. Никакая заупокойная служба, совершаемая иностранным священником, не может сравниться по силе действия с китайской церемонией, заявил рассказчик, подкрепляя свое утверждение такими словами: «Китайские боги знают китайцев и понимают, как их лучше принять в своей обители, а боги шэнфу (священника-миссионе- ра) не знают моего отца, так же как не ведал о них и отец, который не собирался пребывать после смерти среди чужеземцев». Поэтому молодой человек предпочел местные обряды и вернулся к религии своих предков. Нас так и подмывает посмеяться над простаками, раздираемыми между различными суевериями, но эти люди скорее достойны сожаления. Суровая протестантская вера нечасто позволяет простолюдинам давать волю фантазии, но католические богослужения нередко вызывают у туземцев постине невероятные мысли. Один иностранный служитель культа поведал мне о том, что язычники иногда причащаются, так как, по их мнению, священник кладет в рот стоящего на коленях верующего серебряную монету. Я не могла в это поверить и решила, что славного миссионера ввели в заблуждение. Однако вскоре мне лично пришлось убедиться, что это чистая правда. Некий человек, причастившись, поделился с приятелем своим разочарованием: вместо денег он, дескать, почувствовал во рту тонкую лепешку. Тем не менее его вера в легенду о серебряной монете осталась незыблемой. «Может быть, я сам виноват в своей неудаче, — сказал он. — То ли лепешка порой превращается в деньги, то ли, наоборот, деньги превращаются в лепешку. Эти иностранные священники — ловкие колдуны. Ничего, я попробую еще раз». Приятель незадачливого лжехристианина, поведавший мне о его признании, поднял простака на смех. «Лепешки не могут стать деньгами, а деньги — лепешками, — рассуждал он. — Священник кладет монету в рот тем, кто ему нравится, а другим дает маленькую лепешку. Мой товарищ собирается снова это проверить, как и другие глупцы, продолжающие ходить в церковь и разевать там рот. Все они надеются рано или поздно получить серебряные деньги и ради этого толпятся в храме. Раз там бывает много людей, иностранный священник важничает, и влиятельные люди приглашают его на обед. А больше ему ничего не надо». Все это изрекалось с невероятно уморительным глубокомысленным видом и абсолютной уверенностью в собственном превосходстве над толпой невежд. Я добавлю в эту копилку глупостей историю человека, также вынашивавшего бредовые идеи, но являвшего собой трогательный пример человеческой благодарности. Этот добрый малый был слугой и новообращенным одного миссионера. Священник давно умер, но состарившийся лакей благоговейно хранил его память. Он неустанно рассказывал о доброте пастора, о том, как тот учил его в молодости и впоследствии не раз приходил к нему на помощь. В силу этой бесконечной признательности бывший слуга переживал за судьбу своего хозяина в загробном мире. «Это был самый лучший, самый добродетельный из людей, — говорил он, — но как христианин якшался с дурными, злыми духами. Господин их обожал. Он держал одного из них в маленьком шкафчике*, как это делают ламы. Но ламы сведущи в магии и знают, как укрощать демонов. Те, кого они запирают в шкафах, становятся их рабами и повинуются приказам. Ламы кормят их, точно слуг, но не почитают. Что касается моего бедного дорогого темного чужеземца, он преклонял колено перед демоном, обитавшим в маленьком шкафу. Такое поведение после смерти не могло не отразиться роковым образом на его духе. Наверное, он возродился в облике йидага, если только его не постигла еще более печальная участь». Иидаги, упомянутые стариком, — это горемыки, постоянно терзаемые голодом и жаждой в наказание за свои дурные поступки. Стоит такому существу поднести ко рту еду или питье, как они тут же превращаются в огонь. Несчастные могут употреблять только пищу или воду, освященные по буддийским обрядам. Новообращенный, проживший много лет в доме миссионера, так и не избавился от этого предрассудка. Добрый малый, официально являвшийся христианином, каждое утро бил в крошечные кимвалы, с помощью которых призывают йидагов, и произносил над чашей с водой и разложенной едой положенные благие заклинания, дабы накормить голодный дух своего бывшего преподобного господина. Иностранные служители культа, особенно монахини, также подвержены местным суевериям и предрассудкам. Большинство из них верит в существование полчищ низших богов и демонов, обитающих в Азии. Многие рассказывают о различных случаях одержимости и других дьявольских наваждениях. Сестра Жориа из монастыря Милосердных Девиц Сен Венсан де Поля, столь мужественно проявившая себя во время * Рассказчик называл так дарохранительницу, расположенную на алтаре в католических храмах. «Боксерского» восстания5, утверждала, что Китай — излюбленная страна Сатаны. Она, дескать, узнала это от одного своего знакомого миссионера, якобы услышавшего такое заявление из уст одержимой женщины. Я и сама была свидетельницей разговора о том, что все китайские боги — это бесы. У несчастных не было ни малейшего сомнения в том, что они реально существуют. Я могла бы привести в качестве иллюстрации множество примеров, но ограничусь одним-единственным, типичным, на мой взгляд, фактом, с которым я столкнулась лично. Во время китайско-японской войны обстоятельства вынудили меня в четвертый раз проехать через весь Китай с севера на юг, прежде чем я оказалась в столице Сычуани Чэнду. Я поселилась в том же самом доме, где останавливалась около пятнадцати лет назад на пути в Лхасу. На сей раз меня принимал доктор Бетам, о котором я рассказывала в главе IV. Он жил посреди большого сада с высокими деревьями, лужайками, цветниками, теннисным кортом и бассейном. На краю бассейна доктор Бешам построил небольшой павильон в китайском стиле, где купальщики могли переодеться. Домик окружали драконы, а на облицованных фарфором стенах виднелось множество изящных фей и миниатюрных духов, восседавших на сказочных скакунах. На фасаде небольшого здания в нише красовалась причудливая статуэтка с черным ликом. Я сфотографировала этот оригинальный храм, и хозяин, желавший сделать снимок еще более выразительным, приказал одному из своих слуг встать на колени, изображая верующего. Покинув Сычуань, я вернулась в Восточный Тибет, где провела еще несколько лет. По возвращении в Чэнду я не застала там доктора Беша- ма, умершего в тюрьме, о чем я уже рассказывала. Его дом опустел, а изваяние с лицом бабуина, стоявшее в нише павильона на берегу бассейна, исчезло. Эта статуэтка вселяла в души настоятеля соседнего монастыря и монахинь жуткую тревогу. Из забавной игрушки, каковой она являлась для доктора-дипломата, безобидный предмет превратился в глазах здешних обитателей в китайского бога, то бишь дьявола. Несчастные и вправду верили в злого духа, олицетворением которого служил черноликий бабуин, и трепетали перед ним. И вот священники и монахини вынули изваяние из ниши и разбили его либо, по другой версии, закопали в монастырском саду. Свидетель похищения статуэтки не последовал за уносившими ее людьми и не смог в точности просветить меня относительно ее дальнейшей судьбы. После этого бестолковые варвары уничтожили все украшения павильона, миловидных фей и лукавых духов, гарцевавших среди облаков. Уцелел лишь один крупный дракон из желтого фаянса, изумленно взиравший своими большими зелеными выпуклыми глазами на бесчинства вандалов. В довершение всего в опустевшую нишу вместо китайского черта поместили статуэтку Жанны д’Арк. Когда я вернулась, она уже была там. Обращенный в сторону Орлеанской девы дракон с разверстой пастью, казалось, собирался ее проглотить, и бедняжка напоминала Андромеду6, приносимую в жертву морскому чудовищу. На этом история не закончилась. Фаянсовый бабуин, прозябавший в безвестности на краю бассейна, прославился после учиненной над ним расправы. Прикованное к нему внимание иноверцев возбудило любопытство окрестной черни. Поползли слухи, что во французской колонии нанесли тяжкое оскорбление местному божеству, и, поскольку боги мстительны, это не сулило ничего хорошего. Оккультисты и посвященные в тайные знания полагают, что в результате концентрации мыслей многих людей на одном и том же объекте могут возникать мощные энергетические потоки и что предвосхищение роковых событий способно вызвать их наяву. Последующие события можно считать подтверждением этих теорий. Несколько монахинь заболели, и две из них скончались. Кроме того, во французской колонии умерли трое маленьких детей. Этого было более чем достаточно, чтобы китайцы стали говорить: бог отомстил за обиду. В то же время пошли слухи о различных видениях. Люди наблюдали, как божество парит над своим бывшим обиталищем. Бедный бесплотный бог! Вероятно, его дух, оставшийся без оболочки, чувствовал себя неуютно и искал свое фаянсовое тело, которого он лишился по вине злодеев. Впоследствии в доме, где жил доктор Бешам, поселился другой француз. То был холостяк средних лет, отнюдь не склонный к монашеству. Однажды он принимал у себя представительниц прекрасного пола. Несколько женщин, веселившихся в саду, уселись на балюстраду, окружавшую оскверненный храм. Подруги француза вряд ли могли тягаться со звездами Голливуда, но они являли собой приятное зрелище, будучи в коротких платьях без рукавов из блестящего китайского шелка. Я не знаю, о чем думала, глядя на это, Орлеанская дева, к которой праздные гуляки повернулись спиной, но я узрела нависшего над их головами дракона. Его пасть словно еще шире расплылась в язвительной улыбке, а в выпученных глазах сверкали грозные огоньки. Атмосфера греха витала вокруг невинного павильона, превращенного в языческий храм, и лукавый дух идола наверняка втихомолку посмеивался над глупостью человеческих тварей.