Под юбкой у фрейлины

Подскочил к окну, впился глазами в небо. Небо, как небо. Обычное московское утреннее небо в декабре белесое, как сметана. И двор вроде тот. Пустой, заснеженный, в меру загаженный. Машины у подъездов… такие же, как в Берлине, только грязнее. Собака вон бездомная бежит… овчарка что ли… повернула морду и посмотрела снизу на меня.

Погодите, а это что такое? Справа должна была быть видна окружная дорога, а за ней — гэбистское гнездо, здоровенный домище. Ничего этого не было видно, только голубовато-серый лес струился заснеженной громадой к размытому горизонту. Зимний Сихэвэн?

И, как только я это подумал, сейчас же заметил и дорогу и здание. Поклясться готов, полминуты назад ничего кроме леса там не было.

Нашел в шкафу выглаженные джинсы, фланелевую рубашку и любимое английское пальто, которое я купил еще в городе К. Чудеса! А это что… откуда эти сапожки на молнии? Я же сам их выбросил. И эта кепка… я ее пожертвовал, когда одежду собирали для беженцев, своими руками в контейнер кинул.

Что же со мной происходит? Колбаса на постном масле.

Оделся и на улицу вышел.

Не спеша пошел вдоль нашего дома по направлению к универсаму.

Дом у нас длинный, подъездов шесть или семь. Шел вдоль него, ни одного человека не встретил. Да и не хотел, признаться, встречать. Знакомых тут было когда-то… еще узнают, начнутся расспросы, приглашения.

Ощущение — как у пассажиров рейса номер 29, когда они в Бангоре приземлились. Лангольеров однако не слыхать. Несмотря на мороз, из мусорных ящиков несет кислой гнилью. И свет в окнах.

Вышел через арку на Паустовского. Свернул налево. Ни одного автомобиля!

Тьфу, а это что?

Вот автобус пыхтит, тяжело берет подъем, а вот и другой, спускается вниз, подъехал к остановке на перекрестке, забрал двух человек и двинул к Окружной. «Жигули», «тойоты», «форды». Едут себе. Как же я их сразу не увидел? И люди спешат по своим делишкам. Вон мальчишка лет десяти погнал к универсаму, пенсионеры с авоськами завернули в арку, толстая тетка в грязном пальто прошла мимо, обдав меня винными парами. За ней еще одна, видимо, домохозяйка в лисьей шубке и с кожаной сумочкой… алкаш в ужасной засаленной ушанке и ватнике потащился непонятно куда.

Все правильно? Не совсем. Потому что церкви не видно, там. справа, наверху.

Не видно? Не сразу, но показалась и церковка. Кирпич красный, крыша и купол темные. Закрыл глаза и представил, что церковь выкрашена в противный желтый цвет, а крыша и купол — синие. Глянул на нее. Получилось!

Подошел к универсаму. Универсам как универсам. Называется только теперь как-то иначе.

На европейский магазин внутренность этого барака походить не хотела. Чем-то все тут напоминало Большой базар в Стамбуле, только не было в этом русском базаре, ни восточного колорита, ни аромата, ни шика. Универсам было поделен на небольшие ячейки или закутки, в каждом из которых работало по нескольку продавцов в мятых белых халатах. Прошел туда, где продавали мясо. Свинины вегетарианской не обнаружил, не нашел и аккуратных кусков охлажденного свежего мяса, как в немецких магазинах. Ничего похожего на колбасу или ветчину в продаже не было. На огромной осклизлой цинковой доске лежали окровавленные куски свиных туш. Головы, ноги, спины. По ним ползали зеленые мухи.

Продавец отрезал длинным острым ножом куски и предлагал их покупателям. Кидал на весы. Те просили его поменьше или побольше, отсюда или оттуда, капризничали, бранились. Продавец посмотрел на меня, и мне почудилось… вот он поднес сверкающий нож к своей бычьей шее, выпучил глаза, ощерился на меня ужасными свиными зубами и с хрустом перерезал себе горло. Кровь хлынула на белый халат и смешалась со свиной кровью лежащей перед ним туши.

Выскочил из мясного закутка и попал в молочный.

Посередине помещения стоял алюминиевый бидон-гигант, из которого толстая продавщица разливала литровым половником сметану в стеклянные банки покупателей. Рядом с сметанным стояли еще два бидона, с молоком. На деревянном прилавке лежали горки комкастого творога. Продавщица возвещала грозно: «Граждане, в одни руки полкило сметаны, литр молока и полкило творога».

К прилавку вела очередь, человек тридцать пять. Я спросил стоящую в конце старушку, почему нету сыра, и получил такой ответ: «Али ты не знаешь, милок, что в сыре НАТА наны колдуйские прятала. Как поест такого сыру русский чилавек, так одно у него на уме — Володимера Володимирыча загубить. Наны эти спрятаны и в масле, и во всем, поэтому мы только наше молочко пьем, нашу сметанну ядим и творожок кушаем… Нама ихние разносолы не нужные!»

Ага. подумал я, опять Солнце Володимирыч.

Подумал я это, только подумал, но как-то само собой получилось, что три раза громко сказал: Путин вор!

Все стоящие в очереди бабки тут же. как по команде, повернули ко мне свои лица и стали хищно принюхиваться.