Под нами Берлин

При подходе к городу видимость резко ухудшилась. Солнце и небо потускнели. Земля чуть просматривалась, словно через мутную воду. Найти на ней рейхстаг, над которым должны быть сброшены знамена, очень трудно. И вдруг мы врезались в солнце, в голубое небо. Глаза на мгновение ослеплены. Взгляд вниз — и сразу все стало ясно. Центр Берлина похож на кратер извергающегося вулкана. Лавина огня. В эти минуты по центру города били около двадцати, тысяч пушек и минометов. Закон физики — воздух от огня нагревался и, поднимаясь ввысь, разгонял всю копоть. Образовалась воронка чистого неба. В ней кумачом вспыхнули два шестиметровых знамени с надписью «Победа».

На душе легко, словно со знаменами с плеч свалилась вся тяжесть войны. А знамена, рдея в лучах полуденного солнца, как символ торжества идей Великого Октября, как предвестники скорого мира, величественно колыхаясь, медленно опускались на почерневший от пожаров Берлин.

6

Но гитлеровцы не сложили оружия 1 мая, когда над рейхстагом и в небе Берлина взвились знамена победы; На наши мирные предложения ответили огнем. Нельзя было больше давать преступникам отсиживаться в Берлине и затягивать войну. Только огонь и железо могли заставить их сложить оружие. В 18 часов 30 минут Советская Армия начала завершающий штурм центра города. В 00 часов 40 минут 2 мая немцы по радио обратились с просьбой прекратить огонь. Так началась безоговорочная капитуляция фашистской Германии.

Рано утром 2 мая, мы — Андрей Ткаченко, Петр Полоз, Павел Песков, Иван Лавейкин, Константин Трещев и я — на машине по автостраде подъезжали к поверженному Берлину. До этого мы на него смотрели только с неба через мглу войны, теперь решили посмотреть с земли.

Восточный ветер рассеял над городом пыль и копоть штурма. Над нами чистое небо, прозрачный воздух. Солнце щедро заливает все весенним, ласковым теплом. Пригород встречает нас не запахом войны и развалинами, а ароматом цветущих садов. Все укутано бело-розовым покрывалом. Не верилось, что здесь только что прошел огненный смерч. Жизнь уже торжествовала. Такого мы не ожидали. Шофер остановился, и все спрыгнули на землю. Пожалуй, впервые за время войны мы ощутили полной грудью аромат цветущих яблонь, вишен, сирени… Одно дело видеть цветы и ощущать их запах, когда с тобой рядом стоит смерть, другое дело теперь.

Миновали пригород. И вот обнаженные следы войны. В огненном вихре исчезли целые кварталы и улицы. Город — это камень и щебенка, щебенка и камень. Красный кирпич. Один красный. И мне только теперь стало ясно, почему расцвело берлинское небо: пылью от красного кирпича был пропитан воздух. В городе было разрушено четверть миллиона зданий. Всюду разбитые пушки, минометы, обгоревшие и исковерканные танки, машины, оборванные провода, кучи трофейного оружия и колонны пленных. В берлинской операции пленных насчитывалось до полумиллиона.

То и дело встречались местные жители, занятые разделкой убитых лошадей, копанием в развалинах или же вереницей выстроившиеся у наших походных кухонь и у машин, с которых раздавали продовольствие. Теперь немецкое население не бежало в^ ужасе от советских бойцов, как это было в Восточной Пруссии, а само шло к нам за помощью. Особенно трогательно было смотреть на оборванных и изможденных ребятишек.

На одной улице мы остановились. Нашу машину окружили советские люди, освобожденные из фашистского плена. Здесь и бывшие военнопленные, и гражданские, угнанные в рабство. Встреча радостная, но невольно снова вспомнилась Восточная Пруссия, где мне пришлось побывать на нашем репатриационном пункте.

…Репатриантов было еще немного. Преимущественно русские и поляки. Несколько человек французов и англичан. Размещались по государственному подданству и состоянию здоровья, которое тщательно исследовалось врачами: враг мог через репатриированных распространить заразные заболевания.

Дежурный по пункту проводил меня в небольшой домик. В комнате, куда мы вошли, были одни женщины, человек пятнадцать. И большинство молодые. Обстановка дорожная. За одним столом играли в карты, за другим писали, видимо, письма, остальные сидели и лежали на нарах, занимаясь кто чем — читали газеты, чинили одежду, ели, а кое-кто и дремал.

— Здравствуйте, — в нерешительности поздоровался я, не зная, что попаду в такую обстановку. Немногие, равнодушно взглянув на меня, отозвались и снова занялись своим делом. Я растерялся, не ожидая такого приема. Потом понял, что такие посетители, как я, им уже примелькались. Каждому советскому солдату, впервые увидевшему своих соотечественников, только что вызволенных из фашистского рабства, хотелось с ними поговорить. Одет я был как заправский шофер. А звездочки на фронте носят почти все. Обдумывая, как удобнее вызвать женщин на откровенный разговор, я подошел к столу и стал смотреть на игру в дурачка. И… ба! Знакомое лицо.