Под нами бездна

— Ты пока грейся, — сказал ждавшей с полотенцем в руках Ксении, — я к соседу схожу. — Он показал гостье, как пользоваться водой и паром, убрал со стола, переоделся в шорты и майку, сходил к соседу, задержавшись у него на некоторое время с расспросами и объяснениями. От соседа с сухим березовым веником в руке направился прямо в баню. Дверь в предбанник была приоткрыта. Он смело вошел в него, положил веник на топчан, хотел уже крикнуть об этом, но услышал шипение круто подданного пара и приглушенный визг.

В следующий миг дверь в парилку распахнулась, ударив в лицо клубами раскаленного пара, который, чуть рассеявшись, влажно пополз по потолку. Из облака пулей выскочила молодая обнаженная женщина с зажмуренными глазами и всем телом прильнула к Федору. Сквозь тонкую майку он почувствовал упругость ее груди, втянул ноздрями запах женской кожи с въевшейся в нее парфюмерией, и земля качнулась под ногами: удушливо затрепетало сердце, холодный пот выступил на лбу. Федор застонал сквозь сжатые зубы и непроизвольно, на какой-то миг, удержал случайно припавшую к нему женщину, понимая ее недоумение. Удержал, потому что со всей ясностью понял: как только она отстранится — его сердце остановится. И она своим женским началом почувствовала, что это не прихоть, что ему действительно плохо: то ли пожалела капризным сердцем, то ли испугалась и покорно сомкнула обнаженные руки на его шее, прильнув горячим лбом к его сухим губам.

Он с благодарностью повлек ее на жесткий, колючий, застеленный шкурами топчан: жалея и оберегая. Когда спокойно, уверенно забилось сердце и восстановилось дыхание, Федор глубоко и привольно вздохнул. Но вскоре заерзал на зудящейся, исколотой жестким козьим ворсом, спине:

— Спасибо! Ты меня спасла… Думал — все, дам клина в собственной бане.

Она откинулась, не стесняясь своей наготы, стала с любопытством разглядывать его лицо. Это был слегка удивленный, ласковый и чуть насмешливый взгляд опытной женщины:

— Я так и поняла. Не хватало еще одного трупа! — сказала незнакомым, низким голосом.

Он снова заерзал на шкурах. Она тихо рассмеялась и села, потягиваясь, демонстрируя свое молодое спортивное тело:

— Что уж теперь? Попарь-ка меня! У самой не получается.

Федор парил гостью, окатываясь холодной водой, до тех пор, пока она не отказалась лезть на полок. Затем наспех ополоснулся сам и, пока Ксения отдыхала, заварил чай. Несмотря на ранний час, постелил на полу широкий матрац. Обессиленные и утомленные баней, они долго не могли уснуть.

Спасаясь от навязчивых мыслей, истосковавшись по женскому телу, Федор ласкал и ласкал свою случайную подружку. И она, строптивая и заносчивая, покладисто отвечала на его ласки, лишь бы ни о чем не думать. За полночь стала подремывать.

— Спасибо! — прошептал он, прижимаясь щекой к ее крепкому гладкому плечику. — Повезло старому! И радикулит прошел, и песок не сыплется, и почки на место встали… А то одна, вроде как, опускаться начала. Вот уж точно: все болезни от воздержания.

— Хороший старичок! — сонно хохотнула она. — Я уже хотела пощады просить. Ничо себе, леснички… На чистом-то воздухе…

— Льстишь, конечно, все равно приятно, — вздохнул Федор, вытягиваясь на спине, удивляясь, что нет в душе ни раскаяния, ни опасений, один только покой.

— Ты, наверное, жене не изменял!? — будто ставила диагноз, сонно пробубнила она, возвращая Федора в его реальный мир. — Да и с кем тут…

Помолчав, он нехотя ответил:

— И ни к чему. В этом плане у нас проблем не было…

Проблемы у них были, но другие. Он всю жизнь любовался ею, так и не оправившись за всю совместную жизнь от потрясения первой встречи. Он гордился своей женой и почти никогда не ревновал, почему-то подсознательно уверенный в несокрушимости их союза. Этого не мог понять никто из Верных с их женами. Понимал только Кельсий, с которым жена Федора была настолько дружна, что все, кроме мужа, с азартом ждали, когда же она уйдет к нему. Кельсий чуть не каждый год менял жен и писал ей двусмысленные стихи. Она принимала участие в его семейных ссорах и примирениях, вычитывала и корректировала его рукописи, прибирала в доме, когда Кельсий, в очередной раз, холостяковал.

Однажды в тайге Москва, Кельсий и Аспирант, ставший к тому времени завистливым и желчным Аспирином, чистили заваленные буреломом тропы. Возле костра в какой-то глупой перепалке москвич съязвил: дескать, чего им, Москве с Кельсием, делить, они же родственники — мужья одной женщины.

Наступила пауза, которую Аспирин понял по-своему, испугавшись сказанного, прислонился спиной к единственному карабину. За пламенем костра он не мог видеть лица Федора, но услышал, что Москва хохочет. Кельсий лежал на спине и смотрел в звездное небо с черными, чуть качающимися вершинами елей. Не сразу он ответил, проворчав беззлобно, но презрительно:

— Дурак ты! Она же любит его!

— А что к тебе бегает? — визгнул Аспирин.

Кельсий долго молчал, разглядывая мерцающие звезды. Потом сказал в полголоса: