Под осенней звездой (пер. Благовещенская)

Но вотъ на южной оконечности острова, надъ рыбацкими избушками началъ подниматься дымъ. Наступилъ вечеръ, варится каша. А по окончаніи ужина благоразумные люди пойдутъ спать, чтобы на слдующій день вставать съ ранней зарей. Это только легкомысленная молодежь перебгаетъ еще изъ избы въ избу и теряетъ драгоцнное время, не понимая своей собственной пользы.

II

Сегодня къ берегу причалилъ человкъ; онъ будетъ красить домъ. Но старая Гунхильдъ такая дряхлая и такъ страдаетъ отъ ревматизма, что она попросила его сперва наколоть ея дровъ на нсколько дней. Я самъ часто предлагалъ ей наколоть дровъ, но она находитъ, что я слишкомъ хорошо одтъ, и она ни за что не хотла выдать мн топоръ.

Новоприбывшій маляръ — маленькій, плотный человкъ съ рыжими волосами и безъ бороды. Въ то время какъ онъ колетъ дрова, я стою у окна и наблюдаю за нимъ. Когда я открываю, что онъ разговариваетъ самъ съ собой, я выхожу изъ дому и прислушиваюсь къ его голосу. Если онъ ударяетъ мимо, то онъ остается къ этому равнодушнымъ, но если онъ ударяетъ себя по колнамъ, то онъ сердится и говоритъ: «Чертъ! Дьявольщина!» посл чего онъ оглядывается и вдругъ начинаетъ напвать, чтобы скрыть то, что онъ сказалъ.

Однако я знаю этого маляра. Но какой же онъ къ чорту маляръ? Это Гриндхюсенъ, одинъ изъ моихъ товарищей по проведенію дороги въ Скрей.

Я подхожу къ нему, онъ узнаетъ меня, и мы вступаемъ съ нимъ въ разговоръ.

Это было много, много лтъ тому назадъ, когда мы работали вмст, Гриндхюсенъ и я, надъ проведеніемъ пороги; это было въ нашу раннюю молодость. Мы отплясывали по дорог въ самыхъ плачевныхъ башмакахъ, ли что попало, и только тогда, когда у насъ бывали деньги. Но если у насъ еще сверхъ этого оставались деньги, то мы устраивали балъ, который продолжался всю ночь съ субботы на воскресенье, и къ намъ присоединялись наши товарищи по работ, а хозяйка дома такъ хорошо торговала кофе, что богатла. А затмъ мы работали бодро и весело всю недлю и ждали субботы. Надо сказать, что Гриндхюсенъ былъ большой охотникъ до двушекъ и гонялся за ними, какъ рыжій волкъ.

Помнитъ ли онъ еще время, проведенное нами въ Скрей?

Онъ смотритъ на меня и нкоторое время наблюдаетъ за мной. Мн не сразу удается вовлечь его въ свои воспоминанія.

Да, онъ помнить Скрейю.

— А помнишь ты Андрея, Фила и Спираль? А помнишь ли ты Петру?

— Кого?

— Петру, которая была твоей возлюбленной?

— Ее-то я помню. Въ конц-концовъ она при мн и осталась.

Гриндхюсенъ снова начинаетъ колоть дрова.

— Такъ она при теб осталась?

— Ну, конечно. Ничего другого не оставалось… Но что я хотлъ сказать? Да, ты, я вижу, сталъ важнымъ бариномъ?

— Это почему ты думаешь? Платье? Но разв у тебя самого нтъ воскреснаго платья?

— Сколько ты заплатилъ за это платье?

— Я не помню, но не очень много, хотя я и не могу сказать наврное, сколько именно.

Гриндхюсенъ смотритъ на меня съ изумленіемъ и начинаетъ смяться.

— Такъ ты не помнишь, сколько ты заплатилъ за свое платье?

Но вдругъ онъ длается серьезнымъ и прибавляетъ, качая головой:

— Нтъ, этого не можетъ быть. Вотъ что значить быть богатымъ!

Старая Гунхильдъ выходитъ изъ избы, и когда она замчаетъ, что мы теряемъ время за болтовней, она отдаетъ Гриндхюсену приказаніе приступить къ окраск дома,

— Вотъ какъ, — ты, значитъ, превратился теперь въ маляра? — говорю я.

Гриндхюсенъ ничего не отвчаетъ на это, и я понимаю, что сказалъ нчто лишнее въ присутствіи постороннихъ.

III

Онъ шпаклюетъ и краситъ въ продолженіе нсколькихъ часовъ, и вскор маленькая избушка на сверномъ берегу острова принимаетъ нарядный видъ и издалека сіяетъ свжей красной краской. Во время послобденнаго отдыха я отправляюсь къ Гриндхюсену съ выпивкой. Мы ложимся на землю, болтаемъ и куримъ.

— Маляръ? Я вовсе не маляръ, — говоритъ онъ. — Но когда меня спрашиваютъ, сумю ли я выкрасить стну избы, то я, конечно, отвчаю, что сумю. А если меня кто-нибудь спроситъ, сумю ли я то и сё, то я такъ же отвчу, что умю. А у тебя отличная водка, скажу я теб.

Его меня и дв дочери жили на разстояніи мили отъ острога; онъ ходилъ къ нимъ каждую субботу. Его дочери были уже взрослыя, а одна изъ нихъ была замужемъ, и Гриндхюсенъ былъ ддушкой. Онъ долженъ былъ два раза покрыть краской избу Гунхильдъ; а потомъ онъ намревался итти въ усадьбу священника, гд онъ подрядился рыть колодецъ. Работы было всегда достаточно по деревнямъ — то тутъ, то тамъ. А когда наступала зима, онъ шелъ въ лсъ рубить деревья или же отдыхалъ нкоторое время, ожидая, не подвернется ли какая-нибудь работа. Семья его была не велика, и онъ всегда надялся какъ-нибудь пробиться.

— Если бы я только имлъ возможность, то я купилъ бы себ инструменты, необходимые для каменщика, — сказалъ однажды Гриндхюсенъ.

— А ты разв и каменщикъ также?

— Вовсе я не каменщикъ. Но когда колодецъ будетъ вырытъ, то придется выстилать его камнемъ.