Под покровом небес

Спустя несколько секунд Белькассим с сожалением вздохнул и сел. Удерживать его она не пыталась. А потом и сама встала и пошла к костру, который уже прогорел, и над его углями жарили мясо на шампурах. Поели тихо и молча, и вскоре тюки были собраны, увязаны и навьючены на верблюдов. Когда караван снова вышел в путь, была почти полночь; той же тропой по собственным следам верблюды возвратились туда, где высились громадные барханы, и там продолжили двигаться в направлении, которого держались весь предыдущий день. На сей раз на ней был бурнус, который бросил ей Белькассим, когда они готовились отправляться. Ночь была холодной и фантастически ясной.

Шли до середины утра; остановились среди барханов, в месте, где не было даже намека на растительность. Снова до вечера спали, и снова, когда наступила темнота, поодаль от лагерной стоянки был исполнен тот же сдвоенный ритуал любви.

Так проходили дни, каждый из которых по мере продвижения через пустыню к югу делался чуть жарче предыдущего. Утром – мучительное движение под палящим невыносимым солнцем; вечером – тихая радость близости с Белькассимом (краткие перерывы в которой, когда приходилось отдаваться другому, перестали быть для нее мучительными, поскольку Белькассим всегда стоял рядом); ночью – сборы в дорогу и первые шаги под убывающей луной к другим барханам и другим хамадам, таким разным и таким неотличимым друг от друга.

Но если окружающий пейзаж казался все тем же, то в ситуации между ними тремя, похоже, наметились определенные изменения: их отношения, когда-то легкие и простые, начали портиться из-за явной враждебности со стороны старика. Жаркими вечерами, когда погонщики верблюдов уже спали, он вел с Белькассимом бесконечные споры. Она бы тоже воспользовалась передышкой – глядишь, лишний часок и поспала бы, но спать они ей мешали, и, хотя из того, что они говорили, она ни слова не понимала, было у нее подозрение, что старик отговаривает Белькассима от чего-то, на чем последний упрямо настаивал. Доводя себя до крайне нервного состояния, старик что-то ему внушал, по ходу дела изображая в лицах, как люди сперва чему-то удивляются, потом проявляют неодобрение и в конце концов ими овладевают негодование и ярость. Белькассим на это лишь снисходительно улыбался и качал головой, нисколько не желая соглашаться. Самоуверенная непреклонность младшего приводила старшего в бешенство; каждый раз, когда становилась очевидна бесполезность нажима, он вскакивал и отбегал на несколько шагов в сторону, однако лишь затем, чтобы через секунду вернуться и возобновить натиск. При этом было совершенно ясно, что Белькассим решение уже принял и никакие угрозы и предупреждения, сколько бы ни осыпал его ими старший соплеменник, изменить его не способны. В то же время по отношению к Кит Белькассим вел себя все более покровительственно, как истинный ее владелец. То, что каждую ночь он позволяет другому получать от нее краткое мужское удовольствие, теперь он обставлял так, чтобы было понятно: это объясняется только его чрезвычайной щедростью. Каждый вечер она ждала, что он наконец откажется делить ее с другим, не захочет встать и, отойдя в сторону, прислониться к дереву на все то время, пока ею не насытится другой. И действительно, с некоторых пор такие моменты не обходились у него без ропота и возражений, но в результате он каждый раз все же уступал и позволял своему другу обладать ею – как она это себе представляла, согласно джентльменскому соглашению, действующему до конца пути.