Под прицелом войны

Во время стремительного наступления советских войск в Белоруссии летом 44-го многие соединения противника оказались в многочисленных «котлах». Фронт ушел далеко на запад – в Прибалтику и Польшу. Но в нашем краю еще оставались многочисленные немецкие группы, которые упорно шли на запад. Шли ночами, днем – отлеживались в лесах. И эти фрицы были очень злые, жестокие. Они брали все, что попадало под руку, – сало, масло, яйца. Но в первую очередь забирали лошадей и повозки: среди отступавших было немало раненых.

Подростки, в числе которых был и я (а мне в 44-м уже шел двенадцатый год), угоняли по ночам лошадей в самые глухие места лесов, где прятали их от немцев. И вот однажды я не смог отправиться в ночное со сверстниками, остался ночевать дома. Замешкался из-за того, что отец задержался на работе… Одна из немецких колонн наткнулась на группу ребят, в которой должен был быть и я. Фашисты зверски расправились с захваченными людьми: положили их на землю и убили выстрелами в сердце. Судьба оказалась милостива ко мне и в этот раз! Среди погибших находился мой двоюродный брат Миша. Из-за того, что кругом шли бои, Мишу не смогли захоронить сразу, и его тело пролежало в погребе несколько дней.

Война такой вдавила следи стольких наземь положила…

Эти суровые симоновские строки часто приходят мне на память.

(Из книги В. А. Алешко. Академик Иван Иванович Лиштван. Ученый и человек / В. А. Алешко. – Мн., 2008. – С. 24–32.)

Враги сожгли родную хату

(вспоминает Виктор Парфенов)

Родился 23 сентября 1934 года на хуторе близ деревни Прудки Починковского района Смоленской области. Исследователь в области ботаники и экологии растений. Основатель белорусской флористической школы. Академик НАН Беларуси. Доктор биологических наук, профессор. Заслуженный деятель науки. Лауреат государственной премии в сфере науки.

Всегда с болью в сердце я воспринимаю любое упоминание о войне. Да, война – это страшное зловещее событие, разрушающее все вокруг, делающее одних людей орудием зла и насилия, коверкающих и ломающих судьбы других. Жутко вспоминать многокилометровые колонны пленных, слезы и натруженные руки женщин-вдов, получивших похоронки на своих близких, свежие могильные холмики вдоль проселков и большаков, подорвавшихся на минах и снарядах мальчишек-сверстников.

Но в самом начале война громыхала где-то далеко от нас. И только тогда, когда наши истребители, поднявшиеся с Шаталовского аэродрома, подбили немецкий бомбардировщик (примерно через неделю после начала войны) и посадили его вблизи райцентра, война вдруг стала явью. Все взрослые и особенно мы, дети, с нескрываемым любопытством смотрели на большой самолет со зловещими черными крестами, оцепленный милиционерами, и его членов экипажа – настоящих немцев-фашистов, одновременно надменных и испуганных.

Далее события развивались очень быстро: вечерами и ночью мы видели зарево полыхающего Смоленска, со стороны Белоруссии потянулись колонны беженцев. Многие из них останавливались в нашей деревне и рассказывали об ужасных картинах, увиденных на пути бегства. И сами мы уже нередко наблюдали эскадрильи самолетов-бомбардировщиков, летевших по направлению к Москве. И, наконец, где-то в начале июля после сильного артиллерийского обстрела на одной из близлежащих дорог появилась колонна немецких танков. Они прошли от начала до конца деревни и развернулись назад. Танки имели зловещий вид, в открытых люках стояли самодовольные немцы-танкисты в черной форме. Это, по всей вероятности, был разведывательный отряд армии Гудериана. Кстати, в период Смоленского сражения и кровопролитных боев за «ельнинский выступ» в нашей деревне около месяца находился штаб фельдмаршала. По этой причине деревня была заполнена немецкими солдатами полевой жандармерии.

Наступили дни немецкой оккупации. Отовсюду с окрестных сел, расположенных ближе к партизанским зонам, доходили слухи о бесчинствах немцев. У нас, к счастью, жизнь проходила спокойно, внешне деревня жила своей обычной жизнью. Более того, на первых порах по любой жалобе жителей власти предпринимали меры против фактов мародерства, даже выплачивали денежную компенсацию. Однако в конце первого года войны, после разгрома немцев под Москвой, ситуация изменилась – оккупанты стали злее, и жители деревни старались не попадаться им (особенно военным патрулям) на глаза.