Под псевдонимом Ирина

Утром, когда девочка проснулась, отец разжег спиртовку и в маленькой железной кружке сварил два яйца. Лиза с жадностью проглотила одно и потянулась за вторым.

Отец запретил брать.

— Второе только через два часа, так велел доктор, ты же знаешь.

Я стала расспрашивать Лизу, куда она едет, к кому. Она очень серьезно спросила меня:

— А вы знаете стих «Они сожгли родную хату»? — И не дожидаясь ответа, без запинки прочитала стихотворение Михаила Исаковского.

Я похвалила ее за прекрасную память, великолепную декламацию, и подобие улыбки появилось на ее измученном лице.

Поезд приближался к Москве.

Глава 26

Мама

Я не отрывалась от окна вагона. Всюду следы погрома, учиненного войной. И за всем этим бесконечные человеческие жертвы.

Поезд подходит к платформе. Кто меня встретит — мама? муж? сын? братья? Об их судьбе я ничего не знала, и это незнание терзало сердце. Я так ждала маминых писем, они всегда были маяком в нашей жизни, и мне очень полюбилось мамино слово, которым она заканчивала каждое письмо: «Кребко тебя целую». Эта милая ошибка умиляла сердце, и всегда приходило на ум пушкинское: «Как уст румяных без улыбки, без грамматической ошибки я русской речи не люблю». И вот эта буква «б» усиливала крепость материнского чувства.

Где же мама? Ах, вот… Я выскакиваю из вагона.

Боже мой, неужели это она? Нет, это ее тень. Такая худенькая, маленькая, хрупкая, а ведь совсем еще не старая, ей и шестидесяти нет. Рядом с нею Надюшка, мой старый друг. Мы звали ее Пампушкой за пышность форм, а сейчас она превратилась в тростинку с опавшего одуванчика. Где же муж?.. Впрочем, все потом…

Мы едем домой. Москва искорежена войной, но ни в какое сравнение не идет с Лондоном, который так меня поразил. Москву отстояли на земле и с воздуха.

Вот и наш дом. Большинство окон зашиты фанерой или досками. Стекла вставлены только на стороне, которая выходит на улицу Горького.

Дома, как всегда, чистота и порядок и пахнет натуральным кофе, от которого я уже давно отвыкла. Мы с мамой были заядлыми «кофейницами» и все наши серебряные ложечки еще до войны отнесли в Торгсин в обмен на кофе. Но сейчас откуда этот кофе?..

Разговор идет вперемежку обо всем.

— Где Борис?

— На фронте, — отвечает мама. — Но уже по дороге домой.

— Володя кончил десятилетку? — спрашиваю о сыне.

— Он удрал от меня в армию. Жив. На днях получила письмо.

— А братья?

— Женя (младший) недавно был здесь, сейчас по дороге на фронт. Из госпиталя. А вот последнее Колино письмо.

Мама протянула мне открытку, грубый желтый картон. Коля-«середняк», как мы его называли, средний между мною и младшим Евгением. Открытка помечена июнем сорок третьего года. В ней слова сыновней любви. Открытка заканчивалась фразой: «Мама! Завтра в бой. Кончатся патроны, буду грызть зубами фашистскую гадюку… Спасибо тебе за все. Николай».

— Где он сейчас?

Мама тяжело вздохнула:

— Написала ему письмо, но мой треугольник вернулся обратно с припиской: «Выбыл в госпиталь». С тех пор ни звука. Несколько раз писала в полевую почту. Ответа нет.

— Мамочка, ты больна, почему так безумно похудела?

— Знаешь, я получала по твоему распоряжению тысячу рублей, этого хватало на десять килограммов картошки.

Мне стало холодно. Я переводила всю свою зарплату в валюте и считала, что мама с моим сыном обеспечены, а ей валюту обменивали по твердому курсу на рубли.

Мама весело рассмеялась:

— Но уж чего у нас вдоволь, так это кофе. Я была в эвакуации в Уфе, и там в магазинах стояли мешки с кофейными непережаренными зернами. Жители покупали их, считая, что это бобы. Долго их варили, ругались, что не развариваются, и перестали покупать. Я привезла этого кофе килограммов пять, сама высушиваю и выжариваю. Хорошо получается.

Я понимала — мама уводит меня от мрачных мыслей.

Она принялась рассказывать, как жила в Уфе в полуподвальной комнате вместе с беременной молодой женщиной, женой офицера. Маме пришлось быть повивальной бабкой и обучать молодуху обращению с младенцем. Затем полтора года работала в госпитале бесплатно нештатной нянечкой. Писала письма раненым. Один безрукий офицер, прочитав написанное ею под диктовку письмо, сказал: «Целую крепко надо писать не через «б», а через «и».

— А ты меня никогда не поправила и поставила в неловкое положение.

Я обняла ее.

— Мамочка, я так люблю это слово, очень «кребкое». Всегда пиши так.

— А ты что ж? — забеспокоилась она. — Опять собираешься куда-то?

— Мамочка, ты же знаешь, что мы с Борисом служим. Всякое может быть. Себе не принадлежишь. Своей судьбой сами не распоряжаемся. Ты ведь сама была со мной и в Китае, и в Скандинавии.

Мама говорила, как, работая в госпитале, всегда искала среди прибывавших раненых своих сыновей, внука, понимала, что страдающему человеку нужно ласковое слово. Придумала гадание на картах. Раскидывала колоду и всегда выходило: «Письмо в дороге», «Свидание с трефовой дамой», «Любовь до гроба», «Бубновый интерес».

— А все твои блузки, что я прихватила с собой, я там поменяла на чеснок для раненых. Главврач считал меня своей помощницей.