Под псевдонимом Ксанти

Увлекшись, Хаджумар поведал о людях, что слыли отчаянными малыми, что могли на виду у всех вскочить на бруствер и молодцевато танцевать под градом пуль. Но это они проделывали под восторженные крики окружающих. Но там, куда отправляются разведчики, нет публики: там и подвиг и смерть безымянны. И Хаджумар знает таких, кто в этих условиях терял свой блеск и смелость, сникал, — им для героизма не хватало восторженных взглядов людей… Он знал и других, тех, что никогда ничем не проявляли свою смелость, держались на людях в тени, зато в одиночестве оказывались на высоте.

Они сидели уже три с половиной часа, а конца рассказу о взрыве моста все еще не было видно. Дошли лишь до того момента, когда диверсанты притаились возле моста…

Хемингуэй часто останавливал Хаджумара, переспрашивал, уточнял и вновь попросил:

— И все-таки ответьте на вопрос, который для меня, писателя, не менее важен, чем рассказ о самом взрыве. Чем пахла трава? Или вы не ощущали запаха травы — из-за встревоженности и напряженности ситуации?

Да не шутит ли он? Вопросы какие задает. Чем пахнет трава? И это в такой момент! Может быть, он и карандашом водит по бумаге так, для виду?.. Хаджумар посмотрел на неровные мелкие строчки, выскакивающие из-под кончика карандаша, вчитался в этот с трудом разбираемый почерк, выводивший английские буквы, и убедился, что писатель точно перевел с испанского на английский его фразу и дотошно записал ее… Раз фиксирует так подробно, это ему важно и стоит вспомнить…

— В напряженные моменты все чувства человека обостряются, и врезается в память каждая деталь. Иногда и жалеешь об этом, потому что не все увиденное, услышанное, прочувствованное хочется помнить… Да не удается, — сказал Хаджумар. — В процессе операции кажется тебе, что ты ничего не замечаешь, кроме того, что мешает делу или, наоборот, помогает… Но потом вспоминается все! Ничего не ускользает ни от глаз, ни от ушей. Мне кажется, что я и сегодня могу проделать ту самую пробежку, что совершил в ту ночь, и нога точно ляжет на ту травинку, на тот камушек, что и в тот раз… Вот закрою глаза — и кажется мне, что я все еще там, лежу на животе, ветер слегка шевелит листья, я вновь ощущаю терпкий запах травы, что всегда действует так успокаивающе, вызывает желание улечься на спину, вытянуть руки и ноги, уставиться взглядом в небо… Помню, помню я эти шевелящиеся травинки перед носом, невидимые в темноте, но шелест их был слышен. И запах, терпкий запах их проникал внутрь. Потом я вдохнул запах сосны, свежий и отрезвляющий. А когда пополз вперед, почувствовал, как ладони кололись о сосновые иглы, устлавшие землю…

Далеко за полночь Эрнест наконец сжалился над Хаджумаром, заявив, что на сегодня хватит, беседу можно перенести на следующий вечер.

— Но я же достаточно рассказал! — выпалил Хаджумар.

Хемингуэй умоляюще произнес:

— Спасибо, я уже явственно вижу, как построю свой роман. Но материала у меня еще мало! Вы рассказали только, как шла операция. Теперь мне нужно узнать все о людях, которые были с вами. Все! И хорошее, и плохое о каждом из них. Их индивидуальные черточки, их характеры, стремления, слабости, увлечения… — Видя, что камарада советник хочет прервать его, писатель торопливо закричал: — Не уверяйте меня, что вы всего этого не знаете! Мне доподлинно известно, что вы каждого из тех, кто идет с вами на дело, внимательно и тщательно изучаете. Так что вы можете оказать мне эту услугу…

…День выдался напряженный. Хаджумар возвратился в отель за полночь и не успел раздеться, как раздался резкий стук в дверь. Эрнест ввалился к нему в номер, опять стол оккупировали бумага и карандаши… Хаджумар предупредил, что не станет называть фамилии людей, с которыми он ходил взрывать мост. И писатель понятливо кивнул головой — конспирация.

Хаджумар сперва неохотно, присматриваясь к реакции гостя, приступил к характеристике бойцов. Но, увидев, с каким истинным трепетом писатель расспрашивал его о внешности их, о желаниях, чувствах, об их отношении к делу и друг к другу, об их привычках, о том, что их радовало, что раздражало, что приводило в отчаяние, — Ксанти, вновь незаметно увлекшись, стал рассказывать так обстоятельно, что писатель несколько раз поднимал вверх небольшой палец и бормотал по-итальянски:

— Брависсимо! Вам бы не мешало сменить пистолет на перо — у вас наметанный глаз наблюдателя и психолога… — Он уже мысленно видел каждого члена боевой группы; вслушиваясь в рассказ Хаджумара, он представлял, что творилось в душе молодого Гарсиа и погруженного в траур Аугусто… — Это то, что надо. — Писатель торопливо стругал затупившиеся карандаши. — Вы рассказывайте, рассказывайте, я самое важное запомню…

Наконец Хаджумар умолк.

— Вам было достаточно двоих бойцов и переводчицы, чтоб взорвать мост. Но мне для романа недостаточно только их. Расскажите еще о других, о тех, с кем вы ходили на другие задания, — взмолился Эрнест. — А я их приобщу к вашей группе. — Разве важно, что будет не четверо, а несколькими участниками больше?