Под ручку с мафией

Ненадолго закрыла глаза, сосредоточилась на своем внутреннем состоянии — месте обитания волчицы и, стихнув мыслями, попросила понятной символики. На секунду, не больше, в сознании возникла картина — невысокая трава, звериная морда — прищуренные в своеобразной улыбке янтарные глаза, настороженные уши, черный, влажно блестящий нос.

Дрогнула плечами от холода, веявшего из открытой форточки, и потянулась еще, прогнувшись, вскинув вверх руки, покрытая ровным, не видимым глазу лунным загаром.

Здоровы мы с волчицей. Молоды и здоровы.

Тоненько звякнул телефонный звонок, возвращая меня с небес на землю. Всегда так — хорошенького понемногу. Кто бы это мог быть — в пятом часу утра?

Дождалась второго звоночка и решительно взялась за трубку. Длинный, непрерывный гудок, хоть номер набирай. Что же мне, послышалось? Проверяют — дома ли? Ладно, будем считать — ошиблись номером.

Набираю. И там трубку берут на втором гудке.

— Константин, бедолага, ты что, так еще и не ложился?

— Уснешь тут!

— Какой усталый у него смешок!

— А мне-то казалось, публика была при последнем издыхании.

— Они и передохли все. Кто как. В основном друг на друге. Ну, Танька, такие упражнения не часто увидишь. Способный тут народ собрался!

— Понятно, дружище, — смеюсь я ему в ухо, тепло, по-сонному. — Ты, никак, перевозбудился, вот и не спится!

— Угадала! — соглашается Костя. — Чего звонишь-то, тоже бессонница?

— Луна сегодня полная. А у меня в полнолуние суставы ломит, растяжка нужна.

— Тянешься, значит?

— Потягиваюсь. Как там себя хозяин чувствует?

— После твоей обработки вешаться собрался. На ремне от штанов. Вынул я его да этим же ремешком немного поучил, как жизнь-то любить. Проняло, должно быть, — спит. Вот, сидел над ним полночи, караулил от его же дурости.

Бедный Костя! А не зря Шубарова беспокоилась. Материнское сердце — вещее.

— Расслабься. Вешаться он больше не будет. Проспится — начнет звонить. Ты ему не мешай, пусть звонит, это хорошо.

— Темные дела, Тань.

— Еще какие!

Отбой. Жизнь продолжается.

После этой новой подробности из ночной жизни Шубарова луна за окном больше не трогала меня и не занимала. Заняло меня кофе. Хотя кофе в пять утра, в темноте, согласна, явление не совсем нормальное.

Вешался Стас? Так не повесился же! В конце концов, это его дело, как использовать свой брючный ремень. А сказал он мне не все, а если и все, то не так. Дурака валял, хоть и пьян был, но сумел Ваньку разыграть, простачка сиволапого. Я и не поверила ему. Но сказал достаточно, чтобы, увязав с тем, что у меня было до него, попытаться получить более-менее соответствующую истине картину.

Так вот! Плывет Татьяна по течению, держится быстрины, подгребает время от времени, чтоб не снесло. Хорошо плывет. Предлагали ей в заводь свернуть, на берег выйти — не захотела. Нырнула раз — посмотрела, что под ней делается, и теперь за этот просмотр да непокорство утопить ее попробуют.

Вот за этим волчица меня и разбудила, чтобы продумала да представила, как и когда на меня покусятся.

Цибиз назвал Джентльмена змеем подколодным. Ему ль не знать! От таких-то головоломов, что у него, да деньги отстегивать на сторону, это надо в крайности быть. А со слов Шубарова, Страдаев — какой там змей, ягненок курчавенький, обобрали его самого, как ягодный куст. Это — раз.

Стас, бедолага, плачет — наехали, положение такое, что вешаться решился, а Джентльмен заявляет, что шантаж Шубарова для него не самоцель, а средство воспитания подрастающего поколения. Это — два.

А Коврин? И этот врет, должно быть. Или недоговаривает. Как Володя Кирьянов про него сказал: знает больше, чем говорит. Так оно и есть. Подполковники — они народ головастый, и умные среди них встречаются. Да кто-то же и порезал доходягу. Сам он объясняет так: что предупредили, мол, чтоб молчал, иначе — убьют, а Иван Антонович, как я его поняла, подал это как предупреждение мне. Это — три.

Коллекционные экспонаты благополучно убыли. Но с ними убыли и побрякушки Шубаровой, как бы попутно. А шифр к современному сейфу подобрать сложнее, чем открыть входную дверь. Ощущение у меня такое, что драгоценности пропали как-то внепланово. Элла Владимировна, помнится, не очень огорчилась их пропаже, а Стас о них выразился определенно: пропали, мол, навсегда. Вот так. Коллекцию, заплатив по счету, можно выручить, а побрякушки — навсегда! Это — четыре.