Под сенью молочного леса (сборник рассказов)

В этот час, когда рассеялся дым, обнаженный мальчик разомкнул каменные уста, но голос его тонул в пустоте: "Кто, кроме безумца, бродит среди нас по крышам, вокруг меня, холодного, кирпично-красного, и вокруг женщин, застывших флюгерами, бродит по Той Самой улице, в обличье летних небес Уэльса, бродит всю ночь без любимой, а где-то за тридевять земель у него остались две сестры-возлюбленные. За густыми лесами дымовых труб, левее, где море, его любимые, целуя вечность, рдеют ради него сотней садов". Голоса сплетниц становились громче, но не ждали ответа: "Вот бродит среди каменных дев наш непорочный Марле, огонь и ветер, оробевший на раскаленных крышах".

Он шагнул из распахнутого окна.

Красный сок кипел в деревьях, поднимаясь от горнила корней к последнему цветущему побегу, и ветви, в ту ночь после изнурительного пути, падали, словно капли свечи, со стволов, но не могли умереть в пекле сатанинской кроны травы, сожженной до желтизны мертвым солнцем. И, окрыленный, наполовину туман, наполовину человек, он облетал все яблоневые кольца вдоль дороги до приморской деревушки в жаркий полдень, пока где-то занималась заря; и едва солнце открывалось, словно река из-за холмов, оно тут же тонуло в деревьях. Женщина звала к сотне садов, где черные птицы сбились в стаю вокруг ее сестры, но ветер задул деревья, и он снова проснулся. Было невыносимо пробуждаться дважды от волшебной жизни, казавшейся нерушимой, но сон был нарушен. Тот, кто прошел мимо дев возле садов, был непорочен, огонь и ветер, испуганный гибельным приходом утра. Но он оделся и после завтрака пошел по Той Самой улице к вершине холма и повернулся лицом к невидимому морю.

- Доброе утро, Марле, - сказал старик, сидевший с шестью борзыми в почерневшей траве.

- Доброе утро, мистер Дэвид Дэвис.

- Вы рано встали, - сказал Дэвид Дважды Два.

- Я иду к морю.

- К морю винного цвета, - сказал Дэвид Двушка.

Марле зашагал через холм, по левому склону, где зелени было больше, и вниз, за кольцо города, к краю долины Уиппет, где деревья, сплетенные накрепко, зажатые между дымом и шлаком, рвались то к небу, то к черной земле. Мертвые ветви молились, чтобы корни смогли удержать на своих плечах почву, оставив десяток пустых русел для листьев и дыхания дрогнувшей древесины и яму в долине для сока с кротовьими лапами, и могилу подле нее для последнего скелета весны, который метался по некогда зеленой земле, а сглаженные и расщепленные холмы еще были остроконечными и крутыми. Но деревья Уиппета стали рослыми мертвецами с юга страны, утыканной дымовыми трубами; деревья уходили под вспоротую землю, протягивая к холму настороженные пальцы с ногтями черных листьев. Смерть в Уэльсе втиснула уэльских мертвецов в этих калек долины.

День уводил за собой остальные дни. Полуденный зенит, огненный жук губитель повести (в которой умирали легенды русских морей, пока деревья сгорали, не успев проснуться) - выползал за пределы всех полдневных высот с тех пор, как человек сорвался с солнца, а солнце впервые увенчало наполовину сотворенные небеса. И весь день в середине лета на пути к морю вспыхивало одно за другим каждое лето долины, некогда памятно алое, а теперь - с проступившими чертами надгробного камня. Он упрямо шагал через долину предков, где его отцы семенили возле холма, восстав из древесной трухи и стряхнув с себя воробьиные стаи; на краю впадины, которая вмещала ЛланАзию, как только могила может вмещать город, он окунулся в лесную дымку и, словно призрак, возникший из-под корней дымовых труб над ровно прочерченными кварталами, стал спускаться на бегущие вверх улицы.

- Куда вы идете, Марле? - спросил одноногий человек рядом с черной цветочной клумбой.

- К морю, мистер Уильям Уильямс.

- К наводненному русалками морю, - сказал Уилл Деревяшка.