Под сенью проклятия

Я сделала передышку, но господин Эреш не стал переводить мои слова Барысу. Похоже, тутешский тот понимал. Хоть сам на нем и не говорил. Стоял молчал, неподвижно застыв на ступеньках и слушая мою сбивчивую речь.

— В общем, спасибо тебе, но никак не можно. — Быстренько добавила я. — Доброй ночи, Барыс, доброй ночи, господин Эреш.

И ступила на следующую ступеньку, торопясь удрать с лестницы, но Рогор схватил меня за рукав сорочицы и не пустил. Господин Эреш развернулся, неспешно двинулся к входным дверям. Барыс из рода Кар-Барус пошел за ним следом, даже не одарив меня взглядом.

— Триша-травница, ты сумасшедшая. — Почти с восхищением сказал Рогор, когда дверь за олгарами захлопнулась. — Разве можно идти вперед господина к двери? Да ещё и бабе. девке то есть. Да любой из господ в Чистограде тебя бы за это плетью отходил! Радуйся, что господин Эреш по мелочам не сечет, только по крупному.

Мне стало страшновато. Правильно говорила бабка Мирона про меня — укладу их я не знаю, сопли рукавом утираю.

В носу засвербило. Я перетерпела порыв попользоваться рукавом, шмыгнула носом и вошла в дом.

В светелке кто-то побывал. На моей кровати, пока меня не было, разложили платья. Голубое, темно-красное и глубокого зеленого цвета. У всех одежек имелись боковые разрезы, зашнурованные тесьмой в цвет ткани — знак господской одежды. Платья были не новые, однако ни потертостей, ни пятен на них я не увидела.

Впрочем, солнце уже зашло, а при свете единственной свечки, которую чья-то рука запалила в моей светлице, многого не разглядишь.

Сердце у меня радостно забилось. Вот они, те три платья, что выторговала для меня бабка Мирона. Пусть ношенные, зато дорогущие, мягкие, как погладишь — так словно не пальцы ткань ласкают, а она их. Яркие оттенки напоминали цветы и темную летнюю листву. Я с трепетом перебирала складки, пока Рогор за дверью не прокашлялся, сказав вполголоса:

— Ночь на дворе. ужинать бы да спать.

Мне стало стыдно. Аккуратно свернув подаренные платья и уложив их на сундук, я побежала на поварню.

На следующее утро мы выехали в Чистоград.

Глава пятая. Кремль на восемь теремов

Встать в это утро пришлось до рассвета, чтобы забрать с сенника заготовленные травы. Небо уже наполовину просветлело, но солнце ещё не показало своего края из-за леса. Рогора на лестнице не оказалось, и это хорошо — надо же и норвину хоть раз поспать подольше, не все ему бегать за мной, как клушка за цыпленком.

И без него не заблужусь.

Дом был тих, однако окна поварни уже светились — баба Котря готовила всем утренничать и собирала корзины на дорогу. На тропинке, что шла от коровника, оказалось темнее, чем у дома. Но утоптанная земля оставалась черной даже в сумрачном полусвете, а заросли отсвечивали, превращая тропу в ленту мрака на серебряном шитье трав.

До поляны я дошла как по ниточке, а там забралась в темный, наполненный мышиным писком и шуршанием сенник. Собрала на ощупь пучки где засохшей, где поувядшей травы, сложила их в корзину.

Теперь можно было отправляться в дорогу. А если по приезду чего-то недостанет, так наберу на месте. Уж лес-то под Чистоградом найдется. В столице, как говаривала Мирона, все есть.

Пока я возилась с травами, времени прошло самую малость, но и этого хватило, чтобы поместье проснулось. Возвратившись с сенника, перед домом я наткнулась на Сокуга, или Скъёга. У него за спиной потряхивали длинными гривами два гнедых жеребчика. Поодаль один тутеш — звали его Четверой, как я успела узнать — держал под уздцы ещё одну пару лошадей, уже саврасых, крупных, груженных тюками.

— Подобру вам, дяденьки. — Поздоровалась я с мужиками.

И уже было хотела ступить на лестницу, но замерла. Двери распахнулись, из дома выступили господин Эреш и его молодой помощник, неспешно спустились — господин спереди, Барыс сзади. Сегодня оба были одеты иначе. И вооружены по-другому.

На олгарах побрякивали темно-серые рубахи, тяжелые и текучие, словно из железа сотканные. От запястий руки закрывали намотанные в несколько витков ремни с железными бляхами, самую малость не доходившие до локтей. Крупные пластины, гнутые по телу, поблескивали на груди и плечах. На наборных поясах висели тесаки поболе вчерашних, широкие и прямые. Уж потом я узнала, что они зовутся мечами. А тогда смотрела, разинув рот и застыв прямо на пути у олгаров.

Те шли ровно, глядели равнодушно, вроде как сквозь меня. В руках оба держали странные шапки, смахивающие на чугунные котелки, вытянутые сверху каплей, с длинными штырями в навершии. По краям шапок тянулась меховая опушка — у старого олгара серебристо-черная, у молодого белая.

— Подобру тебе, господин Эреш! — Поклон у меня вышел неглубокий, потому что в руках опять была корзина.

— Счастлив день. — Звучно ответил муж моей матушки. И повел темным оком, словно только сейчас меня заметил. — Белого пути и тебе, и мне, травница Триша.