Под сенью проклятия

Та отвечала охотно. Но работала не только языком. Руки у неё так и мелькали, хватая то шнурок, то крохотный нож — им баба отмечала на куске бересты свои замеры. Черты она резала и прямые, и косые, и поперечные. Я краем глаза глянула, но ничего не поняла.

Сама мастерица оказалась нашей, тутешской. Говорила она бойко, хитро поблескивая глазками с круглого широкого лица:

— Я раньше по нашему платью работала. Тут же, во дворце. Королеву Голубу обшивала, вместе с королевишной Зоряной. Уж какие одежки им шила — любо-дорого посмотреть, сверху донизу в жемчугах, в шитье да в золоте. Сама королева меня хвалила — ты, говорит, Снежка, в своем деле лучшая. Инда как вышьешь цветным шелком на платье цветок, так и не знаешь — то ли нюхать его, то ли рвать. А потом королевишне захотелось цорсельского. Так никто ж не умеет! Хотели сначала мастерицу из самого Зайта выписать, да ведьмы взбунтовались. А ну, говорят, коли та мастерица ткнет свет-королевишну заговоренной иглой? Или ядом булавку смажет? Или другую хитрость угадит? Вот и пришлось мне переучиваться. Мастерицу из Зайта привезли, поселили в Иноземной слободке, в цорсельском посольстве. Меня к ней три месяца в возке возили — науку постигать. Теперь шью только для королевишны. Да вот вас ещё приказали одеть.

Арания слушала, жмурилась от удовольствия. Потом мастерица ушла, собрав ткани и пообещав уже через пять дней принести сметанные платья на примерку. Госпожа сестрица тут же повернулась ко мне.

— Видишь? Во всем Положье цорсельское будем носить только мы да королевишна. Ох, любо-то как!

Я этому не радовалась. Как по мне, так чужое платье смотрелось неудобным. В тугой душегрее не вздохнешь, не наклонишься.

— Королевишна ждет. — Напомнила я госпоже сестрице, чтобы не вдаваться в споры.

А сама подумала — мне тут век не жить, так что потерплю. Не велика беда, в цорсельском платье походить. В жизни и похуже бывает.

На ступеньках перед покоями Зоряны нам попалась девка в расшитом сарафане. От неё мы узнали, что танцам королевишна обучается в особой горнице. Пятой по счету от лестницы, с проходом через четыре горенки. Покой оказался большой, беленный, весь в росписях и с громадным зеркалом на одной из стен.

Зоряна вошла сразу же после нас. Глянула строго, Арания зачастила:

— Великий принцесс, не желаешь ли чего? Мы враз, мигом.

— В углу стойте. — Велела Зоряна. — Молча.

Арания поклонилась, утащила меня за руку в угол. За дверью уж грохотали шаги. Первый вошедший в горницу мужик оказался высок и хорош собой. Нос ровный, подбородок с ямкой, глаза светло-голубые, блескучие. За ним шел скрюченный худой парень, держа в рука странный короб — плоский, громадный, с боками, гнутыми волной. Оба были одеты по-цорсельски.

Высокий закланялся, вымахивая руками кренделя, запел:

— Великий принцесс, как поживать? Я так рад есть.

— Хорошо, Флювель. — Зоряна кивнула, прошла в середину горницы.

Флювель подлетел к ней с правого боку, свою руку вытянул вперед палкой. Королевишна положила ему руку на запястье. Тем временем худой, откланявшись, сел за низкий столик в углу. Уложил короб на столешницу.

А потом повел над ним руками.

Зазвенело и запело — капелью, соловьиными переливами, басовитой шмелиной песней. Пальцы у худого замелькали над коробом. На каждом, как я заметила, как наперстки были надеты. Длинные, уголком.

Звуки я опознала сразу — слышала такие же в Неверовке. Помнится, Рогор тогда ещё сказал, что это Морислана играет на эгергусе.

Зоряна с Флювелем принялись медленно вышагивать по горнице, ходить по кругу да друг другу кланяться. И так, и сяк руками разводили. Прямо как немые, которые знаками разговоры ведут.

Потом Флювель распорядился:

— Ревельгон!

Худой над коробом замер, замахал руками быстрее. Звуки посыпались чаще, гуще, разлетелись веселыми раскатами. Королевишна с Флювелем закружились, приседая и прихватывая друг друга за локти то так, то эдак.

Прям не танцы, а сплошное хождение да верчение. Поначалу смотреть чудно, а потом скучно, потому как — одно и то же. То ли дело наш перепляс, когда на всякое дудкино гуденье танцоры выкидывают по новому коленцу.

Но Арания рядом смотрела во все глазищи. Даже ногами по полу елозила, движения запоминая.

Одна радость — кончилось эта скукота быстро. Флювель с худым парнем ушли, королевишна, отдуваясь и отвесив нижнюю губу, глянула на нас. Арания завела:

— Как ты в танце-то выступала, великий принцесс! Одно слово — пава, лебедь Кириметьева! Ручкой махнешь, как крылом поведешь, по полу шагнешь, как уточка плывешь. О таком танце только сказки сказывать, песни складывать.

Зоряна благосклонно кивнула.

— Вот, запоминайте. Когда-нибудь и сами, может, будете танцевать.

— Мечтаем об этом, великий принцесс! — Истово ответила Арания.

Королевишна почему-то бровки свела. Сестра тут же добавила:

— Хотя так, как ты, нам не плясать, великий принцесс! Статями не вышли. Нам бы сначала выучиться на ровном месте не спотыкаться! Чтобы так рукой поводить, как ты, да так павою плыть, надобно тобой быть, не иначе!

Зоряна благосклонно кивнула.