Под сенью зефирных облаков

– Видишь ли, Сара, – произносит Ноа, отвлекаясь от папки и переводя взгляд на меня, – по твоему делу решение еще не принято. Ты застряла между двумя мирами, поскольку твоя жизнь была неоднозначной. Ты совершила равное количество добрых и злых поступков. Пока там принимают решение, – Ноа поднимает указательный палец вверх, – ты будешь работать с людьми, чей моральный облик более однозначен, нежели твой. Правила просты: если человек совершил больше добрых поступков, он продолжает жить дальше, если злых – он прекращает свое бесчисленное существование.

Я слушаю Ноа, и его слова проносятся мимо меня словно нескончаемый поток машин. Я пытаюсь вдуматься в их смысл, но не могу избавится от ощущения, что Ноа говорит несерьезно и попросту испытывает мое терпение. Как я могу решать, кому жить, а кому умереть. Я ведь не Господь Бог, в конце концов!

– Но я не могу распоряжаться чужими жизнями, – еле слышно произношу я.

– Ты и не будешь, – отвечает мне Ноа. – Ты действуешь по инструкции и не несешь никакой ответственности за людей, которые будут находиться между жизнью и смертью.

– Точно? – переспрашиваю я.

– Абсолютно, – уверенно говорит Ноа.

Я не могу поверить, что буду заниматься административной работой где-то между Небом и Землей – под сенью зефирных облаков. Но, видимо, у меня нет выбора. Возможно, если я поступлю так, как говорит мне Ноа, это поможет мне вернуться к жизни. Я пока не планирую умирать. Судя по линиям на моей руке, я должна прожить минимум до девяноста пяти лет. Я не задержусь здесь надолго. Я уверена.

– Скажи, – обращаюсь я к Ноа, – а много здесь таких, как мы?

– Не очень, – пожимает плечами Ноа. – Есть еще Бетани, Мелоди, Мэри и Стефан. Надеюсь, ты с ними подружишься.

Я смущенно киваю. У меня нет ни малейшего желания заводить дружбу ни с Бетани, ни с Мелоди, ни с Мэри, ни со Стефаном. Я хочу как можно скорее вернуться во Флоксвилл и приняться за написание сценария. Если я умру, Мисс Смузи можно будет похоронить вместе со мной (вряд ли в мире найдется человек, одержимый ее славой и благополучием больше меня), а мои дети будут вынуждены общаться с Нэнси, тетя Мэй будет вне себя от горя, а Аманде придется справляться со своим несчастьем в одиночку.

– А ты как тут оказался? – спрашиваю я Ноа.

Он отводит взгляд и наливает себе чай. Я вижу, что он не хочет рассказывать о себе. Но мне сейчас очень нужна поддержка. Возможно, его история придаст мне сил.

– Это долгая история, – отвечает Ноа, отпивая чай. – Как-нибудь расскажу.

– А вы тоже не чувствуете вкусов? – интересуясь я, внимательно наблюдая за тем, как меняется лицо Ноа в момент, когда он делает глоток чая.

– Чувствую, – отвечает мне Ноа. – Я здесь уже десять лет.

– Десять лет? – изумленно восклицаю я.

Ноа печально кивает мне в ответ.

Вот уже десять лет он живет вдали от дома, в странных краях, осененных зефирными облаками. И как только он умудряется сохранять бодрость духа? И почему там, наверху, так долго не могут принять решение по его делу? Разве может быть человек одновременно добрым и злым? Впрочем, он утверждает, что и мой моральный облик далеко не однозначен. Неужели я тоже могу задержаться здесь на десять лет? Боюсь, для меня это будет чересчур. Но я уверена, есть способ быстро реабилитироваться в глазах небесной комиссии и вернуться к обычной жизни. Точнее, просто к жизни. Интересно, кто-нибудь уже посещал меня в больнице? Мне нужно срочно связаться с тетей Мэй.

Внезапно меня осеняет: у меня нет телефона. Это значит, что все то время, пока я буду выполнять административную работу, я буду лишена связи с внешним миром. Впрочем, даже если бы у меня был телефон и я бы позвонила Аманде или тете Мэй, что бы я сказала? Привет. Звоню с того света. У меня все хорошо. Не волнуйтесь обо мне. Надеюсь, к ужину буду дома.

– Ты должна будешь поступить к работе завтра утром, – говорит Ноа, по-прежнему не желая рассказывать мне о себе. – Точнее, когда там, внизу, будет утро, – исправляется он.

Что это значит? Что здесь нет ни дней недели, ни времени суток? В таком случае как я пойму, что на Земле наступило утро?

На меня накатывает чувство тревоги: страшное, непередаваемое, поглощающее меня изнутри, совсем не похожее на то, что я испытывала, пока была жива. Странно. Я не чувствую вкус чая, но испытываю страх, ненависть, боль, обиду и негодование. Может, здесь мне суждено впервые за долгое время испытать и чувство радости? А то, что я не чувствую вкус чая, так это даже к лучшему. Я ведь терпеть не могу чай. И даже смерть не заставит меня его полюбить.

Чувство тревоги, зародившееся на потайных уровнях моего подсознания, постепенно обретает размеры кухни. Боюсь, мне не помогут ни дыхательные упражнения, ни медитация, ни клубничный чизкейк, ни бокал каберне. Впрочем, наверно, мне не стоит рассчитывать на изысканную еду. Все-таки я нахожусь совсем недалеко от того света, здесь, наверно, даже ресторанов нет.

Я думаю о детях. Представляю, как Барни играет с Мистером Арчибальдом, Дороти раскачивается на качелях, а тетя Мэй готовит им утренние блинчики и читает мои книги.