Под щитом красоты

У Пруста пиршество оттенков и метафор: «Вот зимние комнаты, где, улегшись в постель, зарываешься лицом в гнездышко – ты свил его из разнообразных предметов: из уголка подушки, из верха одеяла, из края шали, из края кровати, из газеты, а затем, скрепив все это по способу птиц, на неопределенное время в нем устраиваешься; зимние комнаты, где тебе особенно приятно чувствовать в стужу, что ты отгорожен от внешнего мира (так морская ласточка строит себе гнездо глубоко под землей, в земном тепле); где огонь в камине горит всю ночь, и ты спишь под широким плащом теплого и дымного воздуха, в котором мелькают огоньки вспыхивающих головешек, спишь в каком-то призрачном алькове, в теплой пещере, выкопанной внутри комнаты, в жаркой полосе с подвижными границами, овеваемой притоками воздуха, которые освежают нам лицо и которые исходят из углов комнаты, из той ее части, что ближе к окну и дальше от камина, и потому более холодной».

У Модиано же сплошные перечни без малейших попыток оживить предметы тонкой наблюдательностью или оригинальной ассоциацией: «По широкой лестнице с железными перилами можно было подняться на полуэтаж, где некогда располагались сотрудники издательства. На двери справа – медная табличка с гравировкой: «Люсьен Хорнбахер, главный редактор». Коридор. Дальше довольно сумрачная гостиная – Босманс называл ее «курительной гостиной». Темные кожаные кресла и диван. Пепельницы на трехногих подставках. Персидский ковер на полу. Остекленные шкафы заслоняли четыре стены. В них были собраны все образцы продукции издательства «Песочные часы» за двадцать лет его существования».

Стиль Модиано – стиль жесткого очерка, почти протокола, в чем нет ни малейшего греха, такой стиль наиболее уместен, когда автор хочет привлекать поменьше внимания к себе и даже к изображению, чтобы сосредоточить внимание на изображаемых предметах и событиях, и это Модиано вполне удается: у читателя никогда не возникает желания отвлечься от действия романа, чтобы поаплодировать художнику (что это за действие – об этом чуть позже). Но отождествлять Модиано с Прустом – для этого требуется истинно нобелевская слепоглухота, и остается только сожалеть, что к ней не присоединилась еще и немота.

Пруст погружается в целые моря психологических оттенков – Модиано чистейший позитивист, он лишь фиксирует поступки, даже не пытаясь судить об их мотивах. Это тоже его фирменный прием: писатель не любит заботиться о правдоподобии и мотивировке действий персонажей (Н. Ржевская. Патрик Модиано // Французская литература 1945–1990. – М., 1995). Вот извлеченный из Леты Меровей неизвестно зачем требует, чтобы главный герой вступил в его «Веселую Компанию»: «Меровей настаивал, наступал на Босманса все более задиристо, явно нарывался на ссору. Двое других уже приготовились наблюдать за поединком на боксерском ринге, похожий на бульдога брюнет чуть заметно усмехался, блондин в затемненных очках оставался невозмутимым».

Что это за господа, то бишь месье, чем они занимаются, чего добиваются, остается неизвестным и даже не делается ни малейших попыток проникнуть в эту тайну. Остается нераскрытой и гораздо более важная тайна, служащая основным стержнем сюжета. Некая мадемуазель Ле Коз, неизвестно почему родившаяся в Берлине и имеющая неизвестные причины опасаться полиции, а еще более преследований некоего Бойаваля, «рябого человека в тесной одежде, но с огромными лапищами». Он носит с собой нож и, говорят, даже револьвер и ведет себя как блатарь с приглянувшейся девушкой, чтобы вынудить ее…

Опять-таки непонятно к чему: когда она однажды приглашает его зайти, он дает ей пощечину. В конце концов мадемуазель Ле Коз исчезает неизвестно куда, а Босманс через сорок лет находит Бойаваля – теперь он торгует недвижимостью, «сероглазый седой человек, подстриженный бобриком». Он говорит, что почти ничего не помнит и вообще он давно уже не тот. И никакой Маргарет Ле Коз тоже не помнит.

Зато в Берлине пожилая владелица книжного магазина, похоже, и есть та самая исчезнувшая мадемуазель. И Босманс не спеша, как делается все в этом романе, отправляется к ней, не испытывая особого волнения, – в мире Модиано не волнуются, даже вступая в драку.