Под свист пуль [litres]

Поздно вечером, когда Ермаш делал последние прикидки в расстановке сил для операции, ему позвонил председатель Ставропольского комитета по печати. Они были давними друзьями, даже служили одно время вместе.

— Послушай, Серега, — сказал он, — неужели вы и вправду собираетесь основательно навалиться на Аргунскую долину?

У Ермаша волосы зашевелились на голове. И даже в глазах потемнело. Откуда его старый приятель мог узнать о сроках и размерах готовящейся в большой тайне операции? Кто выдал? Как?

Он так и спросил его напрямик. Тут уж нельзя было играть в прятки. Из каких, мол, источников получены сведения? Тот хмыкнул.

— Ребята наши говорят. Уверяют меня, что ошибка исключена. Все так и есть. Хотим завтра в утреннем выпуске дать.

— Вы с ума сошли! — крикнул Ермаш, подскочив на стуле. Его била лихоманка.

— Почему же вдруг такие выводы? — обидчиво возразил приятель, не понявший волнения друга. — Такое значительное событие, и без прессы…

— А ты знаешь, сколько наших солдат от вашей болтовни погибнет?!

— Это что такая уж большая военная тайна?

— Неужели ты, столько лет носивший погоны, не понимаешь? Боевики не ждут нападения и, по нашим данным, ведут себя беспечно. Внезапность — наш главный козырь!

— Ах, вот оно в чем дело… — присвистнул приятель. — А я, признаться, уже губы раскатал. Нам для «последних известий» всегда не хватает более или менее значительных событий. Надеялся даже москвичам нос утереть…

— Кому известна эта информация? — торопливо спросил Ермаш.

— Ну, моему заму наверняка; выпускающему утреннего эфира, конечно; редактору; завотделом; корректорам, возможно.

— Так вот что, дорогой, — перебил его Ермаш. — Я сейчас пришлю к тебе несколько машин с офицерами. И они всех «знатоков» этих заберут с собой и привезут к нам в штаб. Под твою личную ответственность. И если хоть одно слово просочится в средствах массовой информации…

— Понял! Понял! — поспешил заверить его приятель, осознавший наконец всю серьезность положения.

Всю ночь под его руководством шел сбор «знатоков» секретной информации. Офицеры-пограничники разъезжали по квартирам и доставляли людей в штаб. Некоторые возмущались, даже пытались сопротивляться, крича о свободе слова в современной России. Но им быстренько объяснили, что к чему. Время-то, считай, военное. Идет контртеррористическая операция!

К утру все, кто что-либо слышал о предстоящем наступлении, были собраны в штабе регионального управления. Приехали также все редакторы газет, радио и телевидения. Во избежание каких-либо недоразумений Ермаш решил собрать всех.

— Дорогие, товарищи, — сказал он им, пригласив в конференц-зал, — вы чуть не сорвали крупнейшую десантно-штурмовую операцию погранвойск, готовящуюся в строжайшей тайне. Погнавшись за дешевой сенсацией, кое-кто из вас, узнав о предстоящем нашем наступлении, решил сделать из этого сенсацию. Боевикам был бы дан сигнал готовиться к отпору. А у них в Аргунском ущелье многое против нас припасено.

Ермаш предложил журналистам до вечера побыть гостями пограничников, никуда не отлучаться; столовая в их распоряжении. Вечером же все, кто пожелает, могут отправиться в войска и с рассветом наблюдать, как они будут действовать.

— Только помните, — предупредил он, — там стреляют. А еще Суворов сказал, что пуля-дура, может в любой лоб угодить…

Осторожный стук в дверь разбудил Ермаша как раз на этом пикантном месте. Ведь многие из присутствующих отказались от его лестного предложения и в горную Чечню не поехали, хотя транспорт предоставлялся совершенно бесплатно.

«Да в те дни седины у меня прибавилось и солидно», — с усмешкой подумал Ермаш. Он прекрасно сознавал, какой кровью далась бы им Аргунская операция, будь противник извещен о ее начале и подготовился к отпору.

Часы показывали половину восьмого. Пора было идти на завтрак. И когда тихий звук в дверь повторился, Сергей Яковлевич был уже на ногах.

— Через десять минут буду готов! — крикнул Ермаш тому, кто стоял за дверью. — Дорогу в столовую я знаю. Можете быть свободны.

Пересекая плац, Ермаш столкнулся с полковником Даймагуловым, направляющимся, как он сам выразился, также в едальню — место, где все становятся равны. Сколько генерал его знал, инженер был неисправимым весельчаком, любившем соленые шуточки

— Позвольте выразить вам… — начал было инженер горестно.

— Не надо! — жестковато перебил его Ермаш. Всякое упоминание о сыне вызывало нестерпимую боль в душе. — Не надо слов! — повторил резко. — Все и так ясно, Николай Николаевич.