Под тенью лилии

— Я тоже так рассуждал. И тем не менее, если заговорщики имели в виду опутать всю страну, они не могли бы найти более верную сеть, чем орган самой партии.

Пантелимон покачал головой.

— Положим. Но теперь-то, когда они засветились, шансы у них нулевые. Теперь ни одного экземпляра не пропустят на рассылку без контроля.

— Нереально за ночь проконтролировать весь тираж — десятки тысяч экземпляров как-никак. Это парализовало бы распространение газеты… Кроме того, фальшивки появляются нерегулярно: то два-три дня подряд, то простой на целую неделю…

Он вдруг смолк, вперил глаза в бортик тротуара, нервно потер руки, потом сказал:

— Женился бы ты, обзавелся семьей, купил телевизор. Пока молодой. А то будешь как я. — Устало вздохнул и повернул лицо к Пантелимону. — Все, что я тебе тут говорил, я не в Слатине узнал, а от Нэстасе, только что. Он сам ко мне явился и все выложил. На откровенность бил. Ну я и раскололся. Начал-то он издалека, а потом как стал про тебя пытать: с каких пор знакомы, то, другое… А на прощанье сказал, что ждет тебя завтра у себя в конторе, перед обедом… Ты только не волнуйся: если он тебя задержит, он сам позвонит, куда следует…

V

Снова все утро моросило. Выйдя на улицу, Пантелимон с неудовольствием осмотрел небо, поднял воротник плаща, надвинул берет до бровей и пошел быстрым шагом. Но минуту спустя дождь усилился, и ему пришлось скрепя сердце открыть сломанный драный зонтик. Он почти бежал, горбясь под руинами зонтика, стараясь не замечать, как встречные усмехаются и оборачиваются ему вслед, но позор жег ему щеки. За несколько домов от номера 4 он не выдержал и сложил зонтик.

— Да ты, товарищ, промок до нитки, — встретил его Нэстасе. — Как бы тебе не простудиться. Прими-ка аспирину. Если у тебя нет при себе, я дам.

— Что вы, спасибо, не нужно. Меня простуда так легко не берет. Откинувшись на спинку кресла, Нэстасе смотрел на него с иронией — и в то же время радушно, почти ласково.

— Я слышал о тебе только хорошее, — начал он. — Особенно тебя расхваливает твой шеф, товарищ Ульеру. Ты, говорят, на пороге большого открытия. Какое-то там вещество, которое, в случае чего…

— Простите, — перебил его Пантелимон с виноватой улыбкой. — Есть кое-какие разработки, по сырьевым материалам, но, как бы это сказать, вопрос деликатный… э… в общем, некоторым образом государственная тайна.

— Понимаю, понимаю и ни на чем не настаиваю… Куришь?

Он вынул из кармана сигареты.

— Нет, спасибо. Никогда не курил.

— Хвалю! — Он посмотрел Пантелимону прямо в глаза. — Знаешь, зачем я тебя вызвал?

— Мне сказал вчера товарищ Ульеру.

— Что он тебе сказал?

— Чтобы я явился к вам в контору перед обедом. А если вы меня задержите…

— Он не все тебе сказал. Впрочем, я и не ждал, что он все тебе скажет. Итак, поговорим по существу.

Он затянулся и продолжал с сигаретой в углу рта:

— Суть для нас не в том, что тебе наболтал Зеведей. Нас интересует цепочка, о которой ты тоже упоминал три дня назад: взрыв на слатинской красильной фабрике — подпольная типография, где набирают фальшивую «Скынтейю», а главное — подчеркиваю, главное, — инцидент в музее вооруженных сил, который имел место именно в шестьдесят шестом году и подвел под суд замдиректора. Подробности ты, конечно, знаешь, напоминать сейчас не буду… Но, — он вынул изо рта сигарету и слегка перегнулся через стол, так и впившись в Пантелимона взглядом, — тебе известно и кое-что еще… — Он выдержал паузу. — Например, формула краски, которой перекрасили несколько образцов военной формы девятнадцатого века. Замдиректора музея говорил «подправили цвет», но на самом деле цвет был изменен до неузнаваемости по сравнению с оригиналом. А следствие показало, что эту краску в шестьдесят шестом году можно было получить только в двух местах: на слатинской красильной фабрике и в лаборатории, где ты тогда, в шестьдесят шестом, работал. — Он тщательно раздавил окурок в пепельнице. — Вот почему я тебя вызвал. Из нашей краткой беседы три дня назад я вынес, что ты тоже выстроил цепочку, которую мы засекли… Ну, можешь начинать, откуда хочешь.

Пантелимон вдруг поймал на своем лице улыбку и беспокойно дернулся на стуле.

— Если я скажу всю правду, — вдруг твердым голосом начал он, — я рискую потерять место, а уж понизят-то меня точно, потому что вы подумаете, что я либо кретин, либо не в своем уме. Но я скажу. Правда состоит в том, что три года назад, в шестьдесят шестом, я работал над тем же проектом, что и сейчас, с сырьевым материалом. В красильном производстве я просто-напросто ни в зуб ногой. Что же касается перекрашенных экспонатов из музея вооруженных сил, про это я в первый раз слышу. А про взрыв в Слатине знаю только со вчерашнего дня от товарища Ульеру…

— Ты меня не так понял, — почти сурово перебил его Нэстасе. — Я не сказал, что ты непосредственно участвовал в изготовлении краски. Я только напомнил, что такую краску могли изготовить в лаборатории, где ты работал. Мало того, одна твоя коллега, молодая интересная особа…

— Это была моя ошибка, — покраснев, остановил его Пантелимон. — Мы не сошлись характерами.