Начинается самое главное. Выключаю фонарь. Теперь я могу безбоязненно проходить перед объективом — для него я невидим. Укрываюсь за огромным белым пнем, готовлю вспышку, закрываю глаза; сквозь веки — голубой отблеск. Еще и еще освещаю зал.
Перехожу ближе к аппаратам. Метрах в четырех перед ними — огромная белая колонна, до сих пор на нее не упал ни единый лучик света. Становлюсь между ней и аппаратом, направляю на нее рефлектор. Всплеск света. Все. Закрыть затвор. И если я ничего не упустил, то на фоне вычурных белоснежных украшений в кадре окажется силуэт человека. Как-то, снимая большой зал в одной из крымских пещер, я использовал тот же фокус и населил снимок десятками привидений. Сквозь человеческие фигуры ясно просвечивали сталагмиты — ведь, уходя с каждого места, я хотя бы немного подсвечивал его последующими вспышками.
Теперь надо отыскать и снять каменную решетку. Кажется, она была недалеко от "леса"… Минут через десять мой фонарик высвечивает это причудливое сооружение. Три стоящих в ряд сталагмита удивительным образом спаяны с горизонтальным каменным бревнышком, образуя правильную геометрическую фигуру, немного напоминающую крест. Эта решетка едва не погибла на моих глазах — во время экскурсии ашхабадских геологов, с которой я в первый раз попал в Карлюк. Какой-то парень начал крушить ее молотком. Я схватил его за руку; он был искренне удивлен: "Почему нельзя? Мне образец нужен!" Десятки, сотни "образцов", отбитые и брошенные его предшественниками, валялись во всех концах пещеры…
Гипсовые цветы
Недалеко от решетки мне попадается каменная колонна, настолько истончившаяся у основания, что в ней образовались две большие дыры. Заглядываю внутрь: гладкая труба опускается метра на два ниже пола. Ставлю внутрь горящую свечку: тонкий гипс просвечивает, и колонна загорается тусклым красноватым светом. Как бы обыграть на снимке эту пустоту? Расставляю аппараты, прячусь за колонной и просовываю в нее руку с рефлектором. Несколько вспышек изнутри, несколько — сзади, по контурам. Под локтем очень неудобно лежит кусок гипса, но менять позу боюсь — еще вылезу в поле зрения аппарата, и будет на снимке из-за колонны неведомо зачем торчать рука или нога.
Я поставил свечу перед гипсовым чудовищем
Потом я иду в большой зал южного аппендикса — тот, где обитает гипсовый ящер. Тропа, петляя между каменных елей, ведет круто вниз. Одна елочка выбежала на ровное место и очень эффектно рисуется на фоне темноты. Совсем новогодняя елка, не хватает только свечей и игрушек. А что, если?..
Достаю нож и режу свечи на коротенькие — в сантиметр — обрубочки. Через несколько минут елка залита теплым розовым светом. Снимаю ее, для верности подсветив вспышкой. Интересно, получится ли?
Чем не новогодняя елка?
Перетаскиваю штативы на новое место и пытаюсь сфотографировать всю перспективу стометрового зала — коридора. Это требует терпения. Вспышка за вспышкой; перехожу от одного укрытия к другому; батарейки подсели, промежутки между вспышками доходят до нескольких минут. И тишина, бесконечная и абсолютная. И время от времени — странный шелест, как будто проносящийся по залу.
Когда я услышал его в первый раз, решил — вот началась чертовщина. Сначала слышишь шорохи, потом начинаешь их видеть, а потом тобой интересуются психиатры. Но шелест повторялся раз за разом, и совсем не тогда, когда вслушивался в тишину. То во время тяжелой работы, когда совсем не до галлюцинаций, то в момент, когда я прицеливался аппаратом в какой-нибудь особенно красивый кристалл. Постепенно этот летящий через зал, какой-то звенящий шелест стал восприниматься как реальность, от состояния моих нервов не зависящая. В чем его секрет — не знаю до сих пор.
Что же касается чертовщины, то, в конце концов, появилась и она. Я сидел на обломке сталагмита посредине широкой и пустой площадки и писал, подсвечивая себе фонариком, когда почувствовал, что кто-то на меня смотрит. Подумал: "Что за чепуха!" — и продолжал писать, но, в конце концов, не выдержал и оглянулся. В двух шагах за моей спиной стоял гипсовый столбик, похожий на сгорбленного человечка. Стоял и любопытно заглядывал мне через плечо. Я готов был поклясться, что, когда садился, его тут не было.
Конечно, если работаешь в пещере один, нервы ведут себя не совсем так, как положено. Все время ты напряжен и сосредоточен, ведь опасность может возникнуть только по твоей собственной вине, и нужно постоянно быть настороже, проверяя каждый свой поступок. В результате почти физически устаешь от нервного напряжения.