Под Золотыми воротами

— Любим Военежич, — из-за полога окликнул его бас Могуты. — Там отец Марьи Тимофевны приехал, тебя видеть желает.

Лишь краем глаза Любим заметил, как побледнела Марьяшка, как замерли и без того испуганные серые глазищи. Но воеводе некогда было рассматривать пребывающую в смятении пленницу. «Как не вовремя, нам выступать, а он явился! Ну и, вообще, не вовремя». Любим стрелой вылетел из шатра.

— Где?! Сюда не пустили? — кинул он через плечо Могуте.

— Обижаешь, в лодке на берегу держим, — пробасил десятник.

«Не больно-то торопился отец почтенный, вот возьму — да и не отдам девку, будет знать — как раздумывать!» Досада медленно разъедала душевный покой. Любим замедлил шаг, с достоинством оправляя свиту и мысленно подбирая слова, хорошенько отчитать нерадивого батьку.

— Любим Военежич, — кашлянул за спиной Могута.

— Чего тебе? — не повернул головы воевода.

— Отец полонянки того…

— Чего — того?

— Признал я его… посадник онузский.

— Кто?!! — Любиму показалось, что над ухом бахнул раскатистый майский гром.

— Посадник, — растерянно повторил десятник.

«Слепец! — хлопнул себя по лбу Любим. — Она ж сказалась — Тимофевна, считай призналась! О чем я только думал? Да уж известно, о чем, о пятках розовых. Посадникова дщерь!!!» А ведь он уже считал девку своей законной добычей, любимой потехой, скрашивающей вороножское сидение, уже подбирал к ней ключики, даром, что порченная, чего ж стесняться, грех не велик. Но одно дело — неизвестная полонянка, а совсем другое — дочь самого могущественного здесь, на Дону, человека. «А пусть сначала Ярополка выдаст, а там уж и о дочери толковать станем», — Любим зло сжал кулаки.

Тимофей Нилыч нервно бродил взад — вперед по берегу, рядом в лодке сидел только его крестный сынок Верша, больше никого из онузсцев не было. «Тайком приплыл, не хочет, чтоб в городце про полон дочери прознали», — сразу смекнул Военежич.

— Здрав будь, посадник! — как можно веселее и уверенней окликнул гостя Любим.

Тимофей торопливо вскинул голову — он постарел лет на десять, сгорбился, осунулся, перепахавшие лицо борозды морщин стали еще глубже, в почерневших глазах застыла мука неизвестности. «А дочь-то любимая!»

— Где она! Что ты с ней сделал! — метнулся посадник к Любиму.

— Жива — здорова, — скрестил руки на груди Любим.

— Выведи, погляжу! — прикрикнул Тимофей.

— Не больно-то торопился — поглядеть, — скривил губы владимирский воевода, — мы тебя прошлой ночью ждали.

— Не мог я прошлой ночью, — казалось, подавился горечью старик, — эти дуры только под утро признались. Днем нельзя было, сам понимаешь, ни к чему в граде об этом пока знать.

— Нет, не понимаю, — сделал вид Любим.

— Все ты понимаешь, уж я тебя прознал. Где дочь?!

— Где Ярополк?

— Не могу я тебе Ярополка выдать, не в моей это воле! — с надрывом прокричал Тимофей. — Коли б в моей воле было, так давно б вас с ним выпроводил. Думаешь, я не понимаю, что, ежели не ты, так вся рать Всеволодова все равно сюда доберется, что князь этот беглый у нас как кость в горле?!

— Так отдайте.

— Ты оглох, воевода?! Сказано, нет его у меня, и где прячут, не знаю! — Тимофей нервно отер лоб. — Чувствовал ведь, что на беду этот пройдоха явился. Поманил младых бояр наших новым княжением, мол, поддержите меня, а я у вас князем здесь сяду, от Рязани отойдем, сами править станем. Такие, как зятек мой будущий Горяй, поверили, спрятали его, нам, старикам, не сказывают.

«Вон оно как, петух этот Горяй, стало быть, женишок, а князь в полюбовниках! Хитра, ох хитра!» — Любим раздраженно прикусил губу.

— Горяй-то твой, чай, не отрок безусый, чтоб в нелепицы такие верить, — раздраженно бросил он посаднику, — для вас и я с дружиной — рать великая, а вы от Рязани отходить надумали.

— Ярополк сказывает, что войско скоро его из Ростова пожалует, дескать, уж послал за дружиной своей. Обещает помощь от ростовских бояр.

— Сам-то веришь? — усмехнулся Любим.

— Нет, и не только я. Раскол у нас великий, смятение: одни выдать хотят, другие стеной стоят за Ярополка. Горяй князя схоронил, в том побожиться могу, — Тимофей широко перекрестился и, бережно достав из-за пазухи распятье, поцеловал в знак правды.

— Хорош у тебя зятек будет, — усмехнулся Любим, — если будет, — добавил он мрачно.

Тимофей дернулся, как от удара.

— Отдай дочь!

— Нет. Что хочешь делай, а покуда Ярополка не выведете, Марью не отдам.

— Жена у меня слаба, неровен час помрет, дочь не повидав. Нешто у тебя матери нет? — голос Тимофея дрогнул.

«Про матушку, выходит, правду сказала», — чуть отлегло у Любима.

— Есть у меня мать, а вот брата нету теперь, погиб из-за Ярополка, и племянники сгинули и невестка. Смекаешь? Правильно, не разжалобить меня.

В быстро сгущающихся сумерках Любим все же сумел разглядеть, как погасла робкая надежда в выцветших глазах старика.

— Дай хоть повидаться.

— То можно, — легко согласился Военежич. — Могута, Марью приведи. Да сразу ей скажи, что только повидаться, не отпускаю я ее.

«А то понадеется, а потом слезы и сопли ей утирай».

— Попортил девку мою? — сузил глаза Тимофей, разглядывая Любима.