Подарки фей

«Значит, опять война, – говорит отец, – только успокоились – и на тебе! И что бы это людям короля Георга и короля Людовика не надеть свои мундиры да не схватиться бы друг с дружкой, а нас не трогать?»

«Это бы неплохо, – говорит дядюшка Оретт. – Но нет, зачем им самим воевать, когда можно найти кого получше? У нас уже рыщут вербовщики, так что и вы глядите в оба!»

«Вот только доставлю товар, – говорит отец, – и придется засесть покуда на берегу и выращивать капусту А хотел бы я, ей-богу (тут отец перешел на люггер, чтобы отдать им наши новогодние подарки, а младший л'Эстранж светил ему фонарем), – хотел бы я, чтобы этим любителям повоевать довелось бы в зимнее время доставить по назначению партию-другую товара. То-то бы они узнали, что значит честно зарабатывать свой хлеб!»

«Ну, я вас предупредил, – говорит дядюшка Оретт. – Пора нам убираться отсюда, пока не появился таможенный катер. Поцелуйте от меня сестрицу, и поосторожнее с бочонками – туман сгущается к югу».

Я помню, как он помахал нам на прощание, и Стефан л'Эстранж задул фонарь.

К тому времени, когда мы подняли на борт все бочонки, вокруг был такой непроглядный туман, что отец побоялся отпускать меня на берег, хотя с баркаса было хорошо слышно, как пони переступают по камням. Они с дядюшкой Лотом спустили шлюпку и сами сели на весла, а я остался на баркасе и заиграл на скрипке – чтоб они не заблудились на обратном пути.

Вдруг я услышал пушки. По крайней мере две из них стреляли трехфунтовыми ядрами и, похоже, принадлежали дядюшке Оретту. Он был не из тех, кто по ночам выходит в море безоружным. Потом раздался ответный залп: должно быть, с таможенного катера. Капитан Гидденс знал свое дело. Очень был любезный господин, но пушки всегда наводил сам. Я перестал играть и навострил уши. Где-то над самой моей головой послышалась французская речь – и вдруг из тумана выдвинулся нос огромного корабля и заслонил все небо, подминая под себя наш баркас. Я и пикнуть не успел! Как сейчас помню: баркас заваливается набок, а я стою на планшире и руками упираюсь в обшивку корабля, будто хочу отпихнуть его… Тут прямо перед моим носом проплыл освещенный квадрат открытого люка. Я оттолкнулся от планшира – и в ту же минуту баркас пошел ко дну, а я, все еще сжимая в руке скрипку, скатился в трюм французского судна.

– Батюшки! – воскликнула Уна. – Вот так приключение!

– И вас никто не заметил? – спросил Дан.

– Там никого не было. Это был нижний люк, их обычно вообще не открывают, а вся команда была наверху, на батарейной палубе. Я свернулся калачиком на ворохе мешковины и заснул.

Когда я проснулся, вокруг было полно народу. Все галдели, расспрашивали, как кого зовут, и делились своими горестями – точь-в-точь новобранцы в отцовских рассказах о прошлой войне. Я сразу догадался, что их всех похватали вербовщики. Судно называлось «Амбускада»: тридцатишестиорудийный фрегат республиканского флота, под командованием Жана Батиста Бомпара, всего два дня как из Гавра, пункт назначения – Соединенные Штаты Америки, на борту – посол Французской Республики господин Женэ. Всю ночь они провели на ногах и в боевой готовности, потому что слышали в тумане пушечные залпы. Должно быть, они как раз проходили неподалеку от Нью-Хейвена, когда дядюшка Оретт и капитан Гидденс обменивались любезностями. На борту никто и не заметил, что «Амбускада» потопила наш баркас.

Я подумал: раз уж тут все друг с дружкой не знакомы, на меня вряд ли обратят внимание. И вот я сдвинул на затылок красную шапочку тетушки Сесиль, засунул руки в карманы и пошел, как у французов говорится, фланировать, пока не добрался до камбуза.

«Ну наконец-то! Хоть одного не укачало! – говорит повар и сует мне в руки поднос. – Отнесешь завтрак гражданину Бомпару».

Я отнес завтрак в капитанскую каюту, но я не стал называть Бомпара гражданином. О нет! «Мой капитан» – вот как я к нему обратился, совсем как дядюшка Оретт, когда служил в королевском флоте. И Бомпару это очень даже понравилось. Он взял меня к себе в услужение, и после этого никто уже не задавал никаких вопросов. И я получил неплохие харчи и нетрудную работу до самой Америки.

Бомпар без конца рассуждал о политике, его офицеры тоже, а уж когда посол Женэ избавился от морской болезни и начал всех перекрикивать – то всякий раз после обеда кают-компания превращалась в настоящий грачиный парламент.