Подарок от Гумбольдта

– Так себе. Неудачный брак, муж бросил меня. Но ты это, наверное, знаешь. Тем не менее воспитала двух детей. Кстати, тебе не попадались статьи моего сына в «Юго-западном городском вестнике»?

– Нет, не попадались. Но если бы и попались, я бы не догадался, что автор – твой сын.

– Он написал о пристрастии к наркотикам. Пагубность этой отравы он на себе испытал. Хорошо, если бы ты прочитал статьи и сказал свое мнение. Дочка у меня умница. Но вот с ним беда.

– Наоми, милая, сама-то ты как?

– Живу понемногу. Друг у меня есть. Часть дня дежурю на уличном перекрестке. Школа наша на людном месте стоит.

Старик Лутц был занят своими мыслями.

– Жаль все-таки… – неопределенно протянул я.

– Ты о чем? О нас с тобой? Нет, не жаль. Я бы не выдержала твоего умничанья. Предпочитаю спорт. Особенно футбол по телику люблю смотреть. Или хоккей. Это для нас целое событие, когда удается получить пропуска на «Солджер-филд». Пообедаем пораньше в «Кабачке у Комо» и катим на автобусе к стадиону. Жду не дождусь, когда увижу эти бои на льду. Визжу от восторга, когда они зубы друг другу вышибают. Нет, я, наверное, самая обыкновенная женщина, – вздохнула Наоми.

Старик Лутц назвал себя «республиканцем», его дочь – «обыкновенной женщиной», и оба имели в виду, что принадлежат к большинству американцев. Лутц радовался, что в трудные тридцатые практикует в Лупе педикюр. Наоми радовалась, что вырастила двух детей и дежурит теперь у школы. Они были довольны жизнью и друг другом и счастливы тем, что похожи. Только я как неприкаянный стоял между ними с ключами в потной ладони. От них меня отделяла и отдаляла непохожесть. Во мне, старом их знакомом, не хватало американства.

– Ну, мне пора, – сказал я.

– Может, посидим как-нибудь, попьем пивка. Мне будет приятно с тобой встретиться. Глядишь, присоветуешь что-нибудь насчет Луи. Хоть у тебя и нет хипповых детей. – Я записал номер телефона Наоми. – Папа, смотри-ка, какая у него книжечка. У тебя все такое элегантное. Ты стал вполне привлекательным пожилым джентльменом. Но не из тех, кого может привязать к себе всякая женщина.

Я пошел к нашей кабинке и поднял Ренату на ноги. На мне уже были пальто и шляпа. Я сделал вид, что мы уходим, чувствуя на себе укоряющие взгляды.

Номер со скидкой был не больше чулана, где дворники хранят свой инвентарь, и окно его выходило на вентиляционную шахту. Только такой дыры и заслуживали развратники и прелюбодеи. Рената упала в кресло и по телефону заказала еще два мартини. Я опустил жалюзи – не для того, чтобы отгородиться от любопытных взоров, ибо смотреть было некому, а потому, что мне не нравится, когда у меня перед глазами кирпичная стена. У стены стоял диван-кровать, застланный ворсистым покрывалом. Увидев это ложе, я понял, что ни за что не сумею его разложить. Но это было как вызов судьбы, от которой не уйдешь, и, значит, надо немедленно отвечать на этот вызов. Квадратные валики из пенорезины ничего не весили. Я откинул их в сторону и сдернул покрывало. Простыни были на удивление чистые. Потом я опустился на одно колено и стал шарить под диваном, чтобы выставить дополнительные ножки. Рената молча смотрела на мое напряженное покрасневшее лицо. Я шарил руками и про себя клял тех, кто делал эту колоду, и администрацию, которая дерет деньги и причиняет физические и душевные страдания своим клиентам.

– Эта штуковина вроде экзамена на умственное развитие, – сказал я.

– Как так?

– Не могу ее разложить. Провалил экзамен.

– Да? Ну и плюнь.

Диван был узкий, на одного. Однако, по правде сказать, у меня вовсе не было желания ложиться.

Рената поплелась в ванную. Я сел в кресло. Под ногами у меня был вязаный коврик, какие делали в колониальные времена. В барабанные перепонки стучала кровь. Угрюмая обслуга принесла мартини и взяла, не поблагодарив, чаевой доллар. Вернулась Рената, в том же застегнутом доверху дождевике. Она села на диван, отхлебнула мартини и отключилась. Я приложил ухо к ее груди – послушать, как бьется сердце. Нет, с сердцем, кажется, все в порядке. Но может быть, что-нибудь другое, тоже серьезное. Не следует ли вызвать «скорую»? Я начал щупать у нее пульс, тупо глядя на часы и сбиваясь со счета. Пульс был ровный, как у меня. Но лоб – холодный и мокрый от пота. Я вытер его краешком простыни и попытался представить, как поступил бы Джордж Суибл в этой чрезвычайной ситуации. Знаю, он выпрямил бы ей ноги, снял сапоги, расстегнул плащ, чтобы легче дышалось. Так я и сделаю.