Подарок от Гумбольдта

Когда задумываешься над такими вещами, неизбежно приходишь к выводу, что каждый человек – это особая, неповторимая личность со своими странностями, привычками и прихотями. Вот почему я предвкушал знакомство с душами мертвых. Их души не могут не быть более стойкими, чем у живых.

Поскольку я еще не посвящен в тайны бытия и небытия, а только готовлюсь к посвящению, то не надеюсь на скорую встречу с моими мертвыми. Но я буду стараться, ибо их печальный жизненный опыт способствует быстрейшему духовному развитию. Мне только надо войти в такое состояние, которое соответствует будущим встречам – прежде всего с родителями, с Демми Вонгель и фон Гумбольдтом Флейшером. Книги учат, что снестись с умершим – дело трудное, требует дисциплины и бдительности: нельзя давать волю грязным помыслам, которые могут взыграть в процессе этого занятия. Только совершенная чистота намерений способна обуздать губительные порывы. Насколько я знаю, намерения у меня самые чистые. Души мертвых взыскуют забвения от мук чистилища и приобщения к свету истины. Смерть – это жестокий террорист, похищающий тех, кого мы любим. У нас, цивилизованных людей, хватает мужества и сил давать отпор терроризму. Следовательно, мне нужно идти вперед, исследовать, искать и не сдаваться. Настоящие вопросы мертвым должны быть проникнуты истинным чувством. Сами по себе абстракции не передаются. Лучшее время о чем-либо спрашивать мертвых – последняя сознательная минута перед тем, как заснуть. Мертвые же приходят к нам с ответом в ту минуту, когда мы просыпаемся. По временному отсчету души эти моменты следуют непосредственно один за другим. А восемь часов в постели, пролегающие между ними, – явление сугубо биологическое. Одна оккультная особенность, к которой я никак не могу привыкнуть, состоит в том, что вопросы, которые мы задаем мертвым, инсценированы ими. Когда мертвый отвечает – это говорит твоя собственная душа. Трудно понять эту взаимную заменяемость. Не счесть часов, которые я провел, размышляя над этим фактом.

Так я и прожил в Мадриде январь и февраль: размышлял, искал, негромко, sotto voce, читал ушедшим тексты, изо всех сил стараясь приблизиться к ним. Вы можете подумать, что надежда подойти к мертвым ослабляет ум, если вообще не рождается в дебильном сознании. Ничего подобного! Напротив, мой ум стал глубже, острее, хотя, кроме меня самого, подтвердить это некому. Прежде всего я устанавливал (или восстанавливал?) индивидуальную, независимую ни от чего связь со всем сущим, с целым мирозданием. По крайней мере мне так казалось. Говорят, что душа цивилизованной рациональной личности свободна, но на самом деле она находится в тесном замкнутом пространстве. Душа верит, что формально она свободна и независима, может перемещаться когда и куда угодно, но временами чувствует себя пустым местом. Если же ты, несмотря ни на что, признаешь бессмертие души, если не ведаешь угрозы смерти, которая камнем лежит на сердце у каждого, перед тобой – как при освобождении от одержимости деньгами или сексом – открываются широчайшие возможности. Допустим, человек думает о смерти иначе, нежели разумные реалистичные люди, что тогда? Тогда он ощущает в себе живительное прибавление, приток энергии. Страх смерти сковывает человеческую энергию, но когда преодолеваешь этот страх, можно попытаться делать другим добро без опасения прослыть неисторичным, нелогичным, безынициативным, слабоумным. Настоящая доброта не имеет ничего общего с мученичеством иных американцев (догадываетесь, о ком я говорю?), которые, начитавшись стихов по школьной программе, доказывают свое бескорыстие, щедрость, широту души самоубийством – естественно, по высшему классу, как и положено поэтам.