Подарок от Гумбольдта

– Откуда мне знать? Гумбольдт делал что мог, зато жил и умер достойнее, чем большинство из нас. Свои разочарования и неудачи он старался превратить в шутку, и она кончилась безумием. Единственное, чего требует душа такого человека, – выложиться до конца над большой работой. Он из тех, кто выражает чувство жизни и дух времени, кто благодарен возможностям, которые открывает перед ними современность, находит тайный смысл природных явлений. Когда такие возможности широки, между товарищами по ремеслу воцаряются братская любовь и согласие, как это видно из похвал Гайдна Моцарту. Когда возможности сужаются, возникают обиды, зависть, злоба, сумасшествие. Я почти сорок лет тесно дружил с Гумбольдтом. Какая это радость – слышать стихи, быть рядом с человеком, творящим поэзию. Знаешь что? У нас в Америке таятся залежи необыкновенной, неслыханной поэзии, но обычными средствами культуры невозможно даже подступиться к разработке этих залежей. Впрочем, это касается не только Америки. Мир полон страданий и неразберихи, и искусство не может развиваться свободно, как в старину. Теперь я понимаю Толстого: призывал перестать ломать комедию истории и начать просто жить. Это ясно видно по тому, как сломался и впал в безумие Гумбольдт. Он обрушился на рутину, и это доконало его. Совершенно очевидно, что так дольше продолжаться не может. Мы должны прислушаться к голосу истины, которую вложил в нас Всевышний.

– Так вот что ты называешь интеллектуальными занятиями и на что пойдут деньги, полученные за «Кальдофреддо»?.. Понимаю…

– Принято считать, что самые обычные события в жизни – это сплошной абсурд. Религию тоже считают абсурдом. Но вера способна сдвинуть горы абсурдного здравомыслия.

– Я хотела предложить тебе бросить Мадрид и поехать со мной в Альмерию.

– Беспокоишься за меня. Я правда плохо выгляжу?

– Не в этом дело. Но всякий скажет, что тебе много пришлось пережить. На Средиземноморье сейчас превосходная погода.

– Средиземноморье – это да! Месячишко блаженного покоя. Но у меня нет денег курсировать взад-вперед.

– Совсем нет? Я думала, у тебя полно денег.

– Было полно, да ощипали почти догола.

– Какая же я дура, что не послала тебе те пятнадцать тысяч. Подумала: для него это семечки.

– Были семечки – несколько месяцев назад. Найдешь мне в Альмерии работу?

– Найду, только боюсь, ты этого не захочешь.

– Чего «этого»?

– Сниматься в нашей картине «Записки кавалера» по роману Дефо.

– Надеть старинный костюм…

– Это не для тебя, Чарли!

– Почему не для меня? Послушай, Кэтлин, если мне дадут возможность несколько минут поговорить на старом добром английском языке…

– Ты поедешь как мой гость.

– Я готов на что угодно, чтобы покаяться в ошибках и загладить вину, накопившуюся за полвека. Я не слишком хорош собой, чтобы сниматься в кино. Но ты даже не представляешь, с какой радостью я стал бы статистом в фильме на историческую тему. Какое удовольствие надеть панталоны, башмаки с пряжками, шляпу с пером или шлем…

– Но это не отвлечет тебя от серьезных размышлений. У тебя… у тебя масса важных дел.

– Если эти дела не пробьют себе дорогу сквозь громады абсурда, грош им цена. Конечно, все время приходится о чем-то думать. Я беспокоюсь за дочерей и страшно озабочен судьбой Текстера. Его похитили аргентинские террористы.

– Да, я читала об этом в «Геральд трибюн». Это тот самый Текстер, с которым я познакомилась в Нью-Йорке? На нем была огромная шляпа, и он попросил меня прийти в «Плазу» попозже. В заметке еще упоминалось твое имя. Он обратился к тебе за помощью.

– Я потрясен случившимся. Бедный Текстер! Если сценарии действительно принесут приличные деньги, мне, вероятно, придется внести за него выкуп. Мне теперь все равно. Мой роман с большими деньгами закончился. На то, что я собираюсь сделать, много не понадобится…

– Знаешь, Чарлз, Гумбольдт иногда говорил удивительные вещи. Ты сейчас напомнил мне его. С Тиглером другое дело. Активный, увлекающийся человек, он не давал скучать. Мы с ним всегда что-то делали – охотились, рыбачили. Но в беседе он был не силен. Я уж и не помню, когда со мной говорили на серьезные темы. Мне нравится, когда ты рассуждаешь, хотя я не все улавливаю.

– Ничего удивительного, Кэтлин. Это моя вина. Я слишком много разговариваю сам с собой. Люди запутались в фальшивой ненужной комедии истории – в новостях, в происшествиях, в политике. Нам грозит всеобщий кризис. Почитаешь газеты – одна грязь, извращения, преступность, убийства, страх. «Что поделаешь, такие уж мы люди, – успокаиваем себя, – такова человеческая порода».

– Разве это не так?