Подарок от Гумбольдта

Я с интересом перечитал свои заметки о хандре и порадовался тому, как искусно обошел проблему дефиниций. Молодец, что и говорить. Незачем вторгаться в теологические споры вокруг accidia и tedium vitac. Бог с ними – с равнодушием к религии и пресыщенностью жизнью. Я ограничился заявлением, что с самого начала человечество знало состояния скуки, но никто не подошел к проблеме вплотную, как она того заслуживает. В наше время на смену понятию «скука» пришло понятие «anomie» или «отчуждение», являющееся результатом условий труда при капитализме и уравнительных процессов в «массовом обществе», следствием угасания религиозной веры и постепенного исчезновения харизматических личностей, пророков, а также игнорирования силы Бессознательного и усиления рационалистического начала в эпоху высоких технологий и роста бюрократии. Начинать же нужно с такого понимания современного мира: вы либо горите, либо гниете. Старик Бине, французский психолог, установил, что в состоянии истерики у людей в пятьдесят раз повышается энергия, выносливость, активность, острота восприятия, творческое начало. Или, как говорил Уильям Джеймс, люди живут тогда, когда живут на пределе сил. Это сродни Wille zur Macht, ницшеанской «воли к власти». Допустим, вы отталкиваетесь от посылки, что скука – это своего рода боль, вызванная нерастраченными силами, боль от упущенных возможностей и неиспользованных способностей; она всегда сопровождается надеждами на полную реализацию этих способностей. (Я стараюсь не впасть в социологический стиль.) Ничего путного чистота помыслов не приносит, она и есть источник раздражительности, равнодушия и скуки. Людей, наделенных сильными чувствами, острым умом и воображением, вообще всех высокоталантливых людей, долгие годы задвигают на задворки, а особо неугодных лишают гражданства, ссылают, гноят в психушках и тюрьмах. Некоторые писатели пытались даже из скуки сделать интересный предмет, говорил фон Гумбольдт Флейшер, как это сделал Джеймс Джойс. Любой книгочей найдет другие примеры. Особенно занята темой тупой, тошнотворной скуки современная французская литература. И не только современная. Ее находишь на каждой странице у Стендаля. Флобер посвящал ей свои книги, а Бодлер был ее певцом. В чем причина этого пристрастия французов? Не в том ли, что ancien regime, этот пресловутый «старый порядок», опасаясь новой фронды, опустошил поля, где прорастали таланты? При дворе процветали искусства, науки, философия, вырабатывался этикет и особое, французское остроумие, но за его пределами не было ничего. При Людовике Четырнадцатом утонченное аристократическое общество не знало одиночества. Чудаки вроде Руссо славили одиночество, но разумные люди находили его ужасным. В восемнадцатом веке как значительное событие в жизни стали рассматривать тюремное заключение. Вспомните, сколько раз бывали за решеткой Манон Леско и кавалер де Грие. То же самое с Мирабо, разумеется, с маркизом де Садом и с моим героем фон Тренком. Интеллектуальное будущее Европы определяли люди, умирающие со скуки, и заключенные, пишущие письма на волю. В 1789 году всеобщее внимание приковала к себе молодежь из захолустья, провинциальные юристы, сочинители, ораторы. Современные социальные революции больше обусловлены скукой, чем справедливостью. Зануда Ленин, писавший занудные брошюры по организационным вопросам, в 1917-м был весь горение, порыв, страсть. Большевики обещали человечеству светлое будущее. Когда Троцкий говорил о перманентной революции, он имел в виду прежде всего интересные события. Вначале русская революция была делом вдохновения. Среди рабочих, крестьян и солдат царили возбуждение и поэзия. Однако на смену первоначальным восторгам пришло самое скучное общество в истории. Повсюду безвкусица, бестолковщина, унылость, убогость, плохие товары, однообразные дома и ужасные бытовые условия, утомительное руководство скучной печатью, муторное всеобщее обучение по обязательным программам, тупое чиновничество, нудные партийные съезды, всевидящее око КГБ, принудительный труд в лагерях, мрачные застенки…

Что может быть скучнее длинных застолий, которые устраивал Сталин? Даже я, привыкший к скуке за годы пребывания в Чикаго, был поражен рассказом Джиласа о тех длившихся полночи банкетах из двенадцати блюд. Гости ели и пили, пили и ели, а в два часа ночи тащились в кинозал смотреть какой-нибудь американский боевик. От долгого сидения у них ныли задницы и в сердцах поселялся страх. Разговаривая и шутя, Сталин мысленно выбирал тех, от кого следует избавиться. И гости, жующие, пьющие, фыркающие от смеха, знали, что вскоре кого-то из них расстреляют.