Подчинение авторитету. Научный взгляд на власть и мораль

Один такой механизм состоит в склонности настолько погружаться в узкотехнические аспекты, что общая картина последствий выпадает из виду. В фильме «Доктор Стрейнджлав» есть блестящая сатирическая сцена, когда экипаж бомбардировщика поглощен техническими деталями процесса ядерного удара. Так и здесь: испытуемые с головой уходят в саму процедуру: как членораздельно прочесть слова и аккуратно переключить рубильник. Они хотят быть безупречными исполнителями, и в каком-то смысле им не до этики. Постановку задачи и ее нравственную оценку они доверяют экспериментатору.

Наиболее распространенная приспособительная реакция состоит в том, что человек слагает с себя ответственность за поступки и перекладывает ее на экспериментатора, представителя законной власти. Никакого нравственного долга: он воспринимает себя лишь как орудие внешнего авторитета. Когда после эксперимента испытуемых спрашивали, почему они не остановились, в ответ часто звучало: «Сам я так не поступил бы. Я лишь делал, что мне сказали». Неспособные воспротивиться авторитету, они возлагают на него всю ответственность. Эту старую песню («я лишь выполнял долг») мы вновь и вновь слышали от подсудимых в Нюрнберге. Однако не стоит думать, что это лишь жалкая отговорка, придуманная наспех к случаю. Это типичный образ мышления огромного числа людей, привыкших к своему положению в субординационной системе. И исчезновение чувства ответственности – самое далеко идущее последствие такого подчинения.

Хотя действия повинующегося идут вразрез с требованиями совести, ошибочно полагать, что он утрачивает нравственное чувство. Просто у него меняется угол зрения. Он не оценивает с нравственных позиций последствия своих действий. Свой моральный долг он рассматривает как необходимость оправдать надежды, которые возлагает на него авторитет. Во время войны солдат не думает о том, хорошо ли бомбить деревни. И не ощущает вины и стыда. Он испытывает гордость или стыд в зависимости от того, насколько хорошо выполнил задание.

Еще один психологический фактор, который действует в этой ситуации, можно назвать «контр-антропоморфизм». Десятилетиями психологи обсуждали первобытную тенденцию приписывать неодушевленным предметам и силам человеческие качества. Однако бывает и противоположное: когда силы, имеющие непосредственное отношение к человеку – и в смысле их происхождения, и в смысле их сохранения – расцениваются как безличные. Скажем, некоторые системы, созданные человеком, рассматриваются так, словно человек с его капризами и эмоциями тут ни при чем. Человеческого фактора словно бы и нет. И когда испытуемый слышит: «Эксперимент требует, чтобы вы продолжали», он воспринимает это не как приказ человека, а как более абстрактный императив. Он не задает очевидный вопрос: «Чей эксперимент? С какой стати я должен мучить жертву в угоду этому затейнику?» Желание человека – организатора эксперимента – становится частью схемы, которая оказывает на испытуемого воздействие, выходящее за личностные пределы. «Это 

должно продолжаться. Должно

продолжаться», – твердил один участник эксперимента. Он не понял, что за этим «должно» стоит желание такого же человека, как он сам. Забыв о роли личности, он придал «эксперименту» безличное качество.

Ни одно действие само по себе не обладает неизменными психологическими качествами. Его смысл зависит от контекста. Недавно в одной американской газете приводились слова летчика, который признавал, что американцы бомбили вьетнамских мужчин, женщин и детей, но при этом считал, что делалось это «во имя благородного дела», а значит, оправданно. Аналогичным образом, большинство участников эксперимента рассматривали свое поведение в широком контексте: все ради вещи благой и общественно полезной – поиска научной истины. Психологическая лаборатория – заведение солидное, внушающее доверие. И в такой обстановке электрошок – способный в отрыве от контекста вызывать ужас – обретает совсем иной смысл. Но ведь это очень опасно: пренебрегать человеческими последствиями и целиком исходить из контекста…