Подъем и падение Запада

Главным событием XIX в. следует считать применение электрической энергии. Буржуазии в зените ее могущества мир казался прекрасным, а XIX в. — лучшим периодом в истории человечества. Как писал доктор Хиллс, «законы стали более справедливыми, музыка — более приятной, книги — умнее, в домах больше счастья… Сердце каждого становится одновременно и более справедливым и более мягким… ибо сегодня искусство, промышленность, изобретения, литература, знания и управление — все движется в триумфальной Христовой процессии вверх по холму славы». Нужна была трагическая, перевернувшая все буржуазное миропонимание Первая мировая война, чтобы еще более оценить девятнадцатый век, сопровождая его такими восхвалениями.

Впрочем, и тогда имелось достаточно пессимистов. Уильям Дженнингс Брайан полагал: «Увеличивающееся влияние богатства приведет к росту безразличия в отношении неотъемлемых прав человека». Президента Корнельского университета Шермана тревожило то, что в будущем «экзальтация, поклонение и погоня за деньгами станут главными благами жизни». Профсоюзный босс Сэмюэл Гомперс более всего боялся конкуренции заграничной дешевой рабочей силы. Многие полагали, что самая большая опасность будущего — алкоголь. Президент Йельского университета Хедли предостерегал прежде всего от индивидуализма, епископ Глочестерский — от «самовосхваляющего тщеславия», писатель А. Конан — Дойль от «несбалансированной, экзальтированной, погрязшей в сенсациях прессы». Многие боялись растущей искусственности человеческих отношений, и только епископ Кентерберийский на вопрос, какие беды он ждет в будущем, ответил: «Не имею ни малейшего представления».

В начале двадцатого века небоскребы еще не затмили дома человеческих пропорций, а мода не стремилась к экстравагантности. Джентльмены не изощрялись в нарядах. Безраздельно царили темные тона. Добротные ткани говорили о принадлежности к бомонду. Непременным атрибутом одежды была тугая, не терявшая форму шляпа «дерби». Плотно набитые ватой плечи пиджака подчеркивали мужественность. Белая рубашка венчалась предельно накрахмаленным тугим воротничком. Некоторое разнообразие вносил лишь галстук, но и здесь гамма цветов была ограничена «респектабельным» набором. Сезонности в одежде не существовало. Различались лишь повседневная одежда (всегда немного потертая) и — с иголочки — воскресная. Колебания моды не делали представителей одного круга разномастными. Игривость и легковесность не поощрялись. Джентльмены делали деньги и политику, уважали себя сами и требовали этого от других. Снобизм и высокомерие были отличительной чертой поведения высшего круга в отношении «массы». Между собой джентльмены держались гораздо более непринужденно, здесь называли друг друга уменьшительными именами и похлопывали по плечу.

Нет нации на Земле более гордой, чем англичане, для них все английское — первоклассное, остальное — паллиатив. Но посмотрим на сегодняшнего англичанина, завершившего викторианскую эпоху и вступившего в новый век. Его будят американские будильники фирмы «Ингерсол», он бреется американскими лезвиями «Жиллет», закрепляет прическу американским вазелином, завтракает пшенкой, фигами и кофе с американских полей и плантаций, одевается в рубашки американской фирмы «Арроу», едет на работу на трамвае, поставленном американской фирмой «Вестингауз», поднимается на американском лифте «Отис», включает лампочку «Эдисона» и расписывается американской ручкой «Уотермэн». Как несколько грустно шутили в Лондоне, «осталось только завезти в Ньюкасл американский уголь». Не столь уж и фантастично: американцы уже поставляли апельсины в Валенсию и пиво в Баварию.

В результате поток иностранной валюты буквально заполонил американские фондовые биржи; американских капиталов теперь хватало для того, чтобы купить Британию вместе с ее национальным долгом. Знамением времени были займы «Английского банка» на Уолл–стрите. Нью — Йорк перенимал у Лондона положение мировой финансовой столицы. В первый год двадцатого века валовой национальный продукт Соединенных Штатов Америки вдвое превосходил валовой продукт Германии и России. Американская экономика на 25 миллиардов долларов обходила ближайшего конкурента — Британию. И Америка все производила сама, она не зависела ни от кого в этом мире. Более того, ее продукция грозила затопить все рынки мира. Как сказал стальной магнат Эндрю Карнеги, «нация, которая производит самую дешевую сталь в мире, может поставить на колени всех». Страна производила более половины нефти, пшеницы, меди и хлопка мира. Треть стали, железа, золота и серебра.