Подгоряне

реки. А тут с вершины холма хорошо еще, если увидишь два-три трактора с

опрыскивателями или культиваторами да небольшую стайку женщин и девчат на

питомниках. Машины, узкая специализация, агропромышленная интеграция оголили

поля от людей.

Пустынным казалось и само село. Чтобы убедиться, не вымерло ли оно

вовсе, я выходил каждое воскресенье или в какой-то иной праздничный день на

совхозный стадион. Только тут успокаивался: на футбол, на другие состязания,

на азартную игру, когда победитель получает в качестве вознаграждения целого

барана, приходило все село. Стало быть, моя Кукоара жила, трудилась,

веселилась. Исчезли игры в лапту, в чушки, в городки, в чижика и другие

простейшие крестьянские состязания. На смену им пришли футбол, волейбол.

Пришла вольная борьба, сулившая победителю барана.

Безлюдье на полях и на сельских улицах поначалу пугало, удручало меня,

а стадион, словно мудрый лекарь, хорошо врачевал мои душевные раны.

Под тяжестью постоянных забот о бригадных виноградниках отец то и дело

запрокидывал голову и с тревогою всматривался в небеса. Изучал тучи,

стараясь загодя распознать, какая из них несет лишь дождь, а какая - с

градом. Если туча кромешно черна, а над нею клубится что-то зловеще-белое,

напоминающее снежные вершины гор, то так и знай: через минуту-другую на

землю низвергнется град, в шуме дождя выделится дробный частый стук, будто

сами боги рассердились на грешную землю и обстреливают ее из сотен

пулеметов.

Со временем отец научился безошибочно определять, какая из

надвигающихся туч беременна градом. Если видел такую, то не покидал

виноградника, словно мот отвратить как-то от него беду, заслонить своим

телом. Оставался на плантации и в воскресенье, не торопился на стадион,

чтобы выяснить, какая из футбольных команд выиграла матч и кто победил в

вольной борьбе, кому достанется в качестве приза баран - последнее отца

интересовало больше всего. В погожие дни его никто не удержал бы ни в поле,

ни дома: бежал на стадион, как легкомысленный юноша. При этом торопил и

меня, чтоб не опоздать и по возможности занять лучшие места. Трибун не было,

и опоздавший мог оказаться далеко от арены, где шло сражение. Ему,

опоздавшему, оставалось только созерцать спины впереди стоящих, вставать на

цыпочки, вертеть головой, отыскивая просвет в живой этой стене.

Призовой баран почти всегда доставался Илие Унгуряну. И немудрено: кто

же мог сокрушить такого верзилу? Ведь он, сердешный, не может подобрать по

росту ни одежды, ни обуви даже в магазине, который и открыт-то для таких вот

добрых мо-лодцев в Кишиневе и наречен соответственно: "Богатырь". Когда,

готовясь к схватке, Илие Унгуряну раздевался и выходил на круг, нельзя было

оторвать глаз от него: на груди, на спине, на плечах и руках мускулы могуче

шевелились и играли, как тугие узлы на корабельных канатах. Женщины, чтобы

скрыть зависть, давали волю злым своим языкам - кричали Мариуце, жене Илие:

- Эй, Мариуца!" И ты не боишься жить с этим медведем?! Он, милая,

придавит! Ха-ха-ха! Убегай от него, покуда не задушил!

- Не задушит! Он у меня ласковый! - отвечала Мариуца, смеясь, не

забывая придерживать своих дочек за флотские воротнички, чтоб не убежали на

площадку и не помешали отцу в его борьбе. Если б сама она и захотела, то

сверкающие счастьем глаза ее не позволили б скрыть того, с каким

удовольствием глядела она сейчас на своего красавца мужа, этого будто

вылитого из бронзы атлета.

Илие выходил на арену первым и, поигрывая могучей мускулатурой, как бы

говорил: "Ну, кто тут самый храбрый?- Выходи на ковер. Жду!" Но охотников

было -негусто. Парни толпились, подталкивали друг друга, подзадоривали: "А

ну, давай, давай!" Нерешительно раздевался лишь какой-нибудь один, да и то с

видом обреченного.

Георге Негарэ, подталкивая отца в бок, говорил ему:

- Эх, капитан Костя! Сбросить бы мне десятка два-три годков, я б

показал этому хвастунишке Илие!." Помнишь, чай, как я подымал одною рукою

две винтовки за концы стволов? И не всей рукой, а только двумя пальцами.

Георге Негарэ говорил сущую правду. Во всей Кукоаре лишь несколько

человек могли поднять винтовку, ухватившись за конец ствола, а Негарэ

поднимал две, и действительно лишь двумя пальцами. Теперь он приходил на

стадион и, кажется, более, чем другие, любовался игрою Унгуряновой

мускулатуры. В этот раз он пришел с женою и дочерьми и с грустью человека, у

которого молодость осталась где-то далеко позади, смотрел на

предохранительные соломенные маты, матрацы и ковры. Да, постарел Георге

Негарэ. Печально и нежно глядел он на ребятишек, которые сновали в толпе,

кувыркались на травке; какие-то из них уже вцепились, начали борьбу раньше

взрослых: а один, сделав сальто-мортале, перепрыгнул через соломенные маты.

Разумеется, на озорников покрикивали, прогоняли их с арены, чтоб не мешали