Подгоряне

какую-то провинность с его стороны?! Немало нас без вины виноватых.

Казалось, мне нечего жаловаться на свою судьбу. Правда, и у меня были

не только минуты, но и дни, когда некая сумрачная тень наползала на душу.

Сейчас я переживал именно это. Мнительность, чувство отверженности,

позабытости день ото дня усиливались, становились в иные минуты

невыносимыми. Думалось: может быть, меня уже списали в тираж? Тут же

вспомнил, что родился не под счастливой звездой, а под знаком Весов, то есть

в год, чреватый ёсякими, большей частью печальными неожиданностями, как и

високосный год, нареченный именем святого Касьяна. Вспомнил и еще больше

омрачился. Жизнь безмятежна и весела лишь тогда, когда человек не знает, что

живет, а именно: в счастливую, счастливую пору детства, которую

действительно нельзя забыть. Но она, эта пора, осталась для меня где-то

далеко позади. Я вступил в возраст человеческих сомнений и неуверенности в

себе. Я уже не мог раствориться и затеряться в кругу юных своих односельчан.

Был чужим и для своих одногодков, то есть людей моего поколения. Все они

давно при деле, заняты им и счастливы. У них свои заботы. Все поженились и

вышли замуж. Имели детей, а значит, и много радостных хлопот.

Пытался и я обзавестись семьей, но у меня ничего из этого не выходило.

2

Грустно было расставаться с товарищами по работе и учебе. Еще тяжелее -

покидать Москву, эти зеленые лужайки, пруды и озера, сосновые и березовые

леса вокруг столицы. Песня "Подмосковные вечера" накрепко поселилась в моем

сердце. Она вошла в него задолго до того, как облетела весь мир. Не

проходило ни одного выпуска, чтобы бывшие студенты, расставаясь, не пели бы

на прощание именно этой песни. Расставание с Москвой для многих из нас было

не только расставанием с ее улицами, площадями, парками, лесами и озерами,

но и с собственной молодостью, той, что клокотала в тебе, влюблялась и

разочаровывалась в любви. И все это проходило под твоим крылом, Москва, под

твоим любящим взглядом. Счастлив человек, который подолгу живет на одном и

том же месте, прильнул к нему сердцем, прикипел. Только в этом, случае он

испытает ни с чем не сравнимую ответную любовь. И где бы, в каких бы краях

он ни побывал потом, он всюду с неизбывным трепетным волнением будет

вспоминать когда-то покинутый им возлюбленный уголок на огромной земле и

будет бесконечно счастлив от одного только этого воспоминания. И счастье это

носит устойчивый характер, потому что рождено от взаимной, непреходящей

любви, из которой возникает и другое, может быть, самое главное и самое

важное - чувство патриотизма.

Есть среди нас непоседы, которые и года не могут прожить на одном

месте, все куда-то бегут, уезжают, улетают. Этакие современные бродяги,

оснащенные сверхбыстрыми ногами и крыльями. Всюду нм хочется побывать,

все-то увидеть. "И что же тут плохого?" - спросите вы. А плохо то, что как

бы он ни мотался, он все равно не сможет обскакать всю планету по имени

Земля. А если б и обскакал, то как следует ничего бы не увидел, не

разглядел, не оценил. В бешеном перемещении по городам и весям ты не в

состоянии и полюбить: калейдоскоп красив в переливе своих красок, но он

холоден для души, не затронет в ней ни единой струны. Мотаюсь по белу свету

в поисках чего-то неясного, неопределенного (в действительности -

прозрачного), в конце концов найдешь лишь горечь разочарования от

нереализованной мечты. Впрочем бродяга вряд ли способен испытать даже это

чувство!..

Находясь далеко от дома, я не раз ставил перед собой нелегкий вопрос:

где же мое место на этой грешной земле? Почему я не в Кукоаре? Или в других

близких для меня местах? И чтобы как-то успокоить себя, отвечал: долг! Никто

меня не заставлял, я сам взял на свои плечи тяжесть этого долга - работать

со студентами-демократами, с прогрессивной молодежью, приехавшей к нам из

других, нередко очень далеких стран за знаниями, что означало проявить себя

во многих качествах: переводчика, наставника, экскурсовода, репетитора и в

известной степени няньки. Добровольно обрек себя на то, чтобы находиться в

гуще не столько радостных, сколько печальных событий. Монгол не умел

плавать, а я этого не знал, хотя и отвечал за его жизнь. Венгр Бохор страшно

мучился зубной болью, и я водил его к врачу. На одной из улиц в центре

Москвы стайка озорных девчат, балуясь, набросилась на моего подопечного,

свалила в сугроб и начала натирать снегом его щеки и уши. Сперва мне

показалось, что девчонок привлекла внешность венгра, в особенности его

красивые усы. Но дело было в другом. Убирая снег с трамвайной линии, девчата

увидели, что у проходившего рядом венгра побелели щеки и краешки ушей.

Северянки, хорошо знакомые с фокусами матушки-зимы, испугались: иностранец

явно приморозил лицо, не замечал этого и продолжал как ни в чем не бывало