Подиум

Борис сделал вид, что полез в карман за ключом. Катя не сводила с него глаз. Он медленно стал вытаскивать руку.

– Катюша… – начал он. И вдруг метнулся к ней.

Царева, словно только этого и ждала, взмахнула ножницами.

– А-а, сука! – заорал Борис.

От боли он волчком закрутился на месте и рухнул на пол: Катя тупым концом огромных портновских ножниц сильно ударила его по кисти.

– Ты руку мне сломала, гадина! – вопил он, продолжая корчиться на полу от боли.

Катя невозмутимо смотрела на него.

– Ключ давай! – потребовала она.

– На, подавись!

В этот момент в дверь постучали.

– Откройте, – раздался знакомый женский голос.

Катя, брезгливо обойдя Бориса, кинулась к двери.

Саватеев, лежа на полу, силился подняться, опираясь на неповрежденную руку.

– Сука! – Он время от времени осторожно трогал прямо на глазах разбухавшую ушибленную кисть. – Ты у меня попомнишь… Я тебя…

Катя справилась с тугим замком и распахнула дверь. На пороге стояла Мария Алексеевна, ручница второй бригады по пошиву легкого платья, в которой раньше работала Катя. Она приходилась двоюродной сестрой Нине Ивановне Пономаревой, а Борису Саватееву – двоюродной теткой.

– Что такое?

При виде растерзанной Кати и стонущего Бориса Мария Алексеевна остолбенела.

– Негодяй, ты что наделал! – Она, придя в себя, накинулась на племянника.

Тот с трудом поднялся с пола и попытался прошмыгнуть к выходу мимо тучной женщины.

– Пустите…

– Ах ты, мерзавец!.. – Мария Алексеевна сгребла парня за шиворот и залепила ему пощечину.

– Вы чего?! – заорал он и попытался вырваться.

– Ничего! – Она отшвырнула его в сторону. – Говнюк!

– Она руку мне сломала…

– Лучше бы она тебе яйца оторвала вместе со всем хозяйством!.. – И Мария Алексеевна грубо выругалась.

– Да-а, – заныл Саватеев, не на шутку испугавшись разъяренной тетки, – вы всегда меня ненавидели!

– А за что тебя любить-то? – изумилась женщина. – Такое дерьмо выросло. Говорила я Нинке…

Саватеев, как нашкодивший кот, придерживая ушибленную руку здоровой рукой, побежал по коридору.

– Он с тобой что-нибудь сделал? – резко спросила Мария Алексеевна.

– Нет, – покачала головой Катя. – Не смог.

Мария Алексеевна вздохнула.

– Вот что, девка… Я про все молчать буду – ни к чему это на люди выносить, он племянник мне все-таки. Нинке я сама все скажу, а ты думай, что тебе дальше делать. У Борьки характер – в отца, а его папаша пакостник был редкий, у них вся порода такая. Борька, если что задумал, будет своего добиваться… – Мария Алексеевна помолчала, а потом, многозначительно глядя на Катю, добавила:

– Думаю, уходить тебе отсюда надо. Борька проходу не даст. А ты уж сама решай… Нет, но что задумал, негодяй, что задумал! Позорищу не оберешься…

Мария Алексеевна из прикрепленной к руке подушечки (такие подушечки носили большинство мастеров и закройщиков в Доме моды) вытащила несколько английских булавок.

– На! – протянула она их Кате. – Сколи одежду. Так на люди не пойдешь.

Кое-как приведя себя в порядок, Царева поднялась из подвального этажа наверх. В холле она остановилась возле большого зеркала.

– Загубил юбку, сволочь! – сказала она вслух, рассматривая свое отражение.

Ей навстречу шла Кудрявцева. Увидев выражение Катиного лица, Зинка сперва смешалась.

– Была в кладовке? – как ни в чем не бывало спросила затем она.

– Да пошла ты!.. – грубо выругалась Царева.

Хватит с нее всего этого дерьма! Уйдет она отсюда, уйдет!.. Катя схватила пальто и, не обращая больше внимания на Кудрявцеву, кинулась к выходу.

– Подумаешь, цаца какая! – нашлась наконец Зинка. – Парень на нее внимание обратил, а она морду воротит. Королева нашлась! Дала бы ему разок, не убыло бы от тебя. Все через это проходят. Рано или поздно… Двустволка!

Зинка воспользовалась известным всем презрительным выражением из лексикона Таньки Татариновой. Та «двустволками» именовала всех баб: "Двустволка – а кто же еще? Два ствола – две ноги. Каждая баба спит и видит, чтобы их перед мужиком задрать".

Кудрявцева вздохнула. Вспомнила молодость и то, как ею в свое время «попользовался» в раскройном цехе мастер мужского платья – Егор Семенович Андреев. Юбку посулил раскроить – и завалил на стол. Она и пикнуть не успела… Эх, времена были, загрустила Зинка. А сейчас и рада бы кому дать, да никто не берет. Старики и те не больно-то на нее зарятся. Прошло ее времечко, кануло. Надо рвать свое, пока молодая, а рыжая дуреха Царева этого не понимает…

Кудрявцева в молодости своего счастья не упустила.

***

Зинаида Кудрявцева не всегда была такой, как сейчас: циничной, злобной, умеющей подслужиться к начальству – и, не морщась, подставить под удар любого, если это ей выгодно. Кого ей жалеть – этих молоденьких прошмандовок, что ли?

По окончании техникума легкой промышленности Зинаида Кудрявцева, молоденькая девушка со смазливой мордашкой, получила направление в ателье, где царствовала всевластная Серафима Евграфовна Фуфлыгина. Немногие из тех, кто работали сейчас в Доме моды «Подмосковье», помнили хорошенькую Зиночку, имевшую из имущества одно-единственное платьишко: она носила его, как говорится, и в пир, и в мир.