Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

“На прогулке я несколько раз видела Ж. всю в черном.

Она очаровательна, впрочем, не столько она, сколько ее волосы; ее туалет безупре-чен, нет

ничего, что нарушало бы впечатление. Все благородно, богато, великолепно. Пра-во, ее

можно принять за даму высшего круга. Вполне естественно, что все способствует ее

красоте - ее дом с залами, маленькими уютными уголками, с мягким освещением, прохо-

дящим через драпировки и зеленую листву. И она сама, причесанная, одетая, убранная как

нельзя лучше, сидящая - как царица - в прекрасном зале, где все приспособлено к тому, чтобы выставить ее в наилучшем свете. Вполне естественно, что она нравится, и что он

любит ее. Если бы у меня была такая обстановка, я была бы еще лучше”. (Запись от 14

марта 1873 года.)

В этот же день она читает газету и в списке путешественников от 10 марта находит

обожаемого герцога Гамильтона в Неаполе. Он в Неаполе, хотя в Ницце еще не кончился

сезон. Джойя царствует в Ницце одна. Муся не ревнует герцога к Джойе, прекрасно пони-

мая, что такой мужчина должен иметь красивую содержанку. И, конечно же, она понима-

ет, что на содержанках не женятся.

“Проезжая мимо виллы Ж., я взглянула на маленькую террасу направо. В прошлом году, отправляясь на скачки, я видела его сидящим там с ней. Он сидел в своей обычной

благородной и непринужденной позе и ел пирожок. Я так хорошо помню все эти мелочи.

Проезжая, мы смотрели на него, а он на нас. Он единственный, о ком мама говорит, что он

ей нравится: я этому так рада. Она сказала: “Посмотри, Г. ест здесь пирожки, но и это у

него вполне естественно, он точно у себя дома”. ( Запись 1873 года.)

Ее любовь к герцогу ни для кого не секрет у них дома. Доктор Люсьен Валицкий

подтрунивает над ней, называя “герцогиней” и рисуя карикатуры на нее с герцогом. Она

краснеет и теряется, когда заговаривают о герцоге или просто упоминают его, а мать с

теткой мечтающие о хорошей для нее партии всячески поддерживают ее страсть, порой с

уверенностью заявляя: “Когда ты будешь герцогиней...”

Герцог видится ей везде. Она показывает своей гувернантке m-lle Колиньон уголь-щика, утверждая, что он похож на герцога Гамильтона. Она видит в коляске похожего на герцога

господина и оказывается, что это его брат. Герцог уезжает, и она день и ночь ду-мает о

нем, герцог возвращается и она ловит момент, чтобы увидеть его на променаде, на

скачках, где угодно, лишь бы увидеть, или даже просто услышать от кого-нибудь его имя.

Даже просто произносить его имя для нее огромное удовольствие. Впоследствии она при-

знается, что любила несколько лет человека, видев его на улице не более десяти раз. Но

сколько раз она думала о нем и говорила с ним в своих мечтах.

В это время она начинает серьезно заниматься рисованием. Первым ее учителем была

гувернантка m-lle Брэн, умершая от чахотки в Крыму в 1868. Муся очень любила ее и, вероятно, от нее получила зачатки той смертельной болезни, которая и свела ее так рано в

могилу. Впрочем, и другая ее гувернантка, m-lle Колиньон, тоже умерла в Париже от

чахотки. Так что возможности заразиться туберкулезом у нее было достаточно.

Это не первая попытка начать учиться рисовать, в Женеве ей брали учителя, добро-го

старичка, который приносил ей модели для срисовывания хижинки, где окна были на-

рисованы в виде каких-то палочек. Теперь она уже знает, чего хочет.

“Сегодня у меня был большой спор с учителем рисования Бинза. Я ему сказала, что хочу

учиться серьезно, начать с начала, что-то, что я делаю, ничему не научает, что это пустая

трата времени, что с понедельника я хочу начать настоящее рисование. Впрочем, не его

вина, что он учил не так, как следует. Он думал, что до него я уже брала уроки и уже

рисовала глаза, рты и т. д., и не знал, что рисунок, ему показанный, был мой первый

рисунок в жизни и притом сделанный мною самою”. (Запись весной 1873 года.)

Она постоянно учится музыке, а во второй половине дня рисует. Срисовывая Апол-лона

Бельведерского, она находит, что у него выражение лица, та же манера держать го-лову и

нос, что у герцога Гамильтона.

Летом - тоска смертная. Ницца летом - пустыня. Только с новой зимой появится общество, а вместе с ним Ницца превратится в маленький Париж. Как-то надо пережить эти шесть-

семь месяцев. Они ей кажутся целым морем, которое надо переплыть.

“Я начала учиться рисовать. Я чувствую себя усталой, вялой, неспособной рабо-тать. Лето

в Ницце меня убивает, никого нет, я готова плакать. Словом, я страдаю. Ведь живут только

однажды. Провести лето в Ницце - значит потерять полжизни. Я плачу, одна слеза упала

на бумагу. О, если бы мама и другие знали, чего мне стоит здесь оставаться, они не

заставляли бы меня жить в этой ужасной пустыне. Я не имею о нем никаких извес-тий, уже так давно я не слышу даже его имени. Мне кажется, что он умер. Я живу, как у

тумане; прошедшее я едва помню, настоящее мне кажется отвратительным...” (Запись от 9

июня 1873 года.)

Под ее окном местные молодые люди устраивают серенады, играют скрипка, гита-ра и

флейта: чудесное трио. Но это не светские молодые люди и хотя музыка нравится, в душе