Подмена

— Нет, — подтвердила Тэйт. — Ни капли. Но нам остается только улыбаться, поскольку так проще жить!

Миссис Браммел нырнула за доску, вытащив оттуда коробку с бумажными носовыми платками, хотя Тэйт и не думала плакать.

— Тебе нужно время, чтобы прийти в себя?

— Нет! Я не расстроена и не убита горем, если вы не заметили. Я просто зла!

— Может, ты хочешь зайти к школьному психологу?

— Нет! Я хочу, чтобы кто-то, мать вашу, меня выслушал! — Тэйт почти кричала, в ее голосе была неестественная пронзительность. Внезапно она развернулась и пнула ногой стул, да так сильно, что мне показалось, будто вся аудитория загудела металлическим звоном от подошвы ее тяжелого ботинка.

— Ты можешь быть свободна! — заявила миссис Браммел, но не ласковым понимающим голосом, каким в таких случаях говорят учителя. Нет, это было произнесено не терпящим возражений тоном, подразумевавшим, что если Тэйт немедленно не покинет класс, то ее выведут с помощью охранника.

Секунду-другую казалось, что Тэйт предпочтет выдворение. Но потом она схватила со стола свои книги и, не оглядываясь, вышла из класса.

Остаток урока мы просидели в неловком молчании. Я держался за края парты, чтобы не тряслись руки, а миссис Браммел до самого звонка тщетно пыталась привлечь наше внимание к Натаниелю Готорну, Эстер и ее дурацкой проблеме отчуждения.

В коридоре меня нагнал Росуэлл, вышедший из кабинета математики.

— Готов к разговорному французскому?

Я мотнул головой, поворачивая к парковке.

— Мне нужно на воздух…

Росуэлл взглянул на меня, будто прикидывая, как бы сказать то, что он считает необходимым до меня донести.

— И все же мне кажется, тебе стоит пойти на французский… — произнес он наконец.

— Я не могу!

— Подразумевается — не хочешь?

— Подразумевается — не могу!

Он скрестил руки на груди.

— Нет, ты подразумеваешь как раз то, что не хочешь! Семантически, так сказать.

Я натянул рукав на пальцы, прежде чем взяться за ручку двери.

— Мне нужно выйти. — Я старался говорить тихо, голос слегка дрожал. — Ненадолго. Мне, правда, нужно подышать свежим воздухом.

— Нет, тебе нужно рассказать мне, почему ты выглядишь, как мертвец! Мэки, что с тобой?

— Ненавижу все это, — ответил я, с трудом выдавливая из себя слова. — Ненавижу, что люди цепляются к вещам, которые их совершенно не касаются! Ненавижу, что никто не способен просто не лезть! И еще ненавижу Натаниеля Готорна!

Росуэлл сунул руки в карманы, внимательно глядя на меня.

— Ладно. Хотя, честно говоря, я не этого ожидал.

Он не пошел за мной.

Я добрел до дальнего угла парковки и привалился к здоровенному белому дубу, подставив лицо сыпавшемуся сквозь листву дождю.

Прозвенел звонок, но я продолжал стоять — замерев и отрывисто дыша. Хотя я никогда не был отличником, я хорошо помнил сюжет книги, чтобы знать наверняка — возможно, Эстер Прин смогла бы с высоко поднятой головой носить букву «А» на одежде и дальше, но у ее любовника, проповедника Артура Димсдейла, эта буква была выжжена на груди. И умер в конце он, а не она.

За спиной чья-то машина взревела на холостых, потом меня окликнули:

— Эй, Мэки!

Тэйт, медленно тащившаяся вдоль бордюра парковки на своем кошмарном «бьюике», перегнулась ко мне с переднего сидения. Видимо, она решила, что на сегодня уже отучилась. Или просто устала давать бесплатный спектакль.

Тэйт похлопала рукой по пассажирскому сидению:

— Похоже, дождь надолго. Подвезти тебя?

Машина рычала на холостом ходу, дворники ходили туда-сюда. Длинный серый корпус, ядовитый блеск крыльев. Злобная металлическая акула, а не машина.

— Да нет, все нормально. Но все равно спасибо.

Я покачал головой, глядя на то, как дождь колышущейся бахромой стекает с переднего бампера машины — лишь бы не поднимать глаз на Тэйт.

Сейчас вид у нее был более кроткий и юный, чем обычно.

Стоя под моросью, я размышлял, что бы сделать, чтобы не молчать, как идиот, — может, похвалить Тэйт за то, как она осадила миссис Браммел, или сказать, как я восхищаюсь тем, что, несмотря на свое горе и всеобщее навязчивое внимание, она нашла силы послать всех к чертям собачьим?

Так прошла еще минута, потом Тэйт заглушила двигатель и вышла из машины.

— Слушай, мне надо с тобой поговорить.

На ее лице появилось странное выражение, будто, оказавшись под капающим дождем небом, девушка утратила всю свою уверенность. Будто я чем-то ее пугал. Губы у нее были припухшими. Под глазами залегли голубые тени, как от недосыпа.

Подойдя совсем близко, Тэйт развернулась, и теперь мы стояли плечом к плечу, лицом к парковке. Ее локоть был в нескольких дюймах от моего рукава.

— У тебя есть минутка?

Я промолчал.

— Боже, можно сказать хоть что-нибудь? — Она уставилась на меня, жуя нижнюю губу. Та сильно распухла, словно Тэйт делала это постоянно.

Несмотря на вонь «бьюика», я слышал, что от Тэйт пахло чем-то свежим и сладким. Цветущими деревьями или какой-то вкусностью, которую хочется положить в рот. Было странно, что так может пахнуть девушка, одетая в трагедию и детройтскую сталь.

— Тебя не было на похоронах, — сказала она.

Мне показалось, будто бежавшей между нами электрический ток, загудел еще сильнее.

Я кивнул.