Подмена

Я отправился на кухню и открыл морозилку. Там почти ничего не было — несколько пластиковых контейнеров без этикеток, пачка замороженных вафель, зато отыскалась формочка для льда, правда, полупустая. Я высыпал ледяные кубики в пластиковый пакет, торчавший из мусорки. Потом заново наполнил формочку водой и убрал ее в морозилку.

После вышел на крыльцо и уселся на ступеньку, уронив голову на руки и поставив пакет со льдом возле ног.

Через несколько минут из дома появилась Тэйт и остановилась надо мной. Кровь у нее из носа больше не шла, зато вся щека была располосована ногтями. Ее мокрые волосы стояли дыбом, как иглы у ежа, и она успела сменить рубашку.

Воображение немедленно представило мне дивный и мучительный образ Тэйт, смывающей кровь с шеи и голой груди. В моем ролике лифчик у нее был черный и весь кружевной, хотя в реальности я не мог себе представить, как Тэйт заходит в магазин и выбирает нечто подобное.

Она села рядом и, не глядя на меня, протянула руку. Я отдал ей лед, она взяла. Руки ее слегка дрожали, но лицо было непроницаемо.

— Ты в порядке? — спросил негромко.

Она пробежала пальцами по волосам. Под ее левым глазом набухала красная царапина.

— Нет, но жить буду.

Мне захотелось улыбнуться, потому что голос ее прозвучал так устало, а запястья выглядели такими неправдоподобно узкими по сравнению с моими. Мы сидели рядом, не разговаривая и не дотрагиваясь друг друга.

— Мне бы хотелось быть такой как ты, — сказал я, и это было ужасно странно — произносить вслух именно то, что я думал. Ведь я говорил не только о нормальности. Тэйт могла быть грустной и сердитой, но при этом она всегда точно знала, кто она такая.

Она рассмеялась.

— С какой стати кому-то — тем более, тебе! — хотеть быть таким как я?

— Потому что ты всегда поступаешь так, как будто точно знаешь, что делаешь.

Тэйт улыбнулась мне быстрой лукавой улыбкой.

— А почему ты думаешь, что я знаю, что делаю?

Мы рассмеялись и почти одновременно замолчали.

Тэйт зачесала волосы назад, как мальчишка, но даже с мокрой головой и царапинами на щеке, даже на ветхом крылечке, она была красавицей.

— Тэйт.

Она подняла глаза, пластиковый пакет со льдом зашуршал и захрустел у нее под рукой.

— Что?

— Я сожалею.

Она посмотрела на грязный дворик, вздохнула.

— Я знаю.

— Нет, не знаешь. По крайней мере, не все. Просто все… все не так, как ты думаешь.

Тэйт отложила пакет со льдом в сторону и повернулась лицом ко мне.

— Откуда ты знаешь, что я думаю?

— Честно? В основном, из личного опыта.

Тэйт обхватила меня за шею и потянула мою голову вниз. Потом поцеловала меня, медленно и легко. Чего-чего, а этого я совершенно не ожидал. Я не смел даже надеяться, что когда-нибудь она снова подпустит меня к себе, а теперь её руки обвивались вокруг меня, ее губы прижимались к моим. А ведь я ничего не сделал, только подтвердил то, о чем она сама догадывалась.

Я поднял руку, коснулся ее щеки, шеи. Тэйт отстранилась, глаза у нее сделались глубокими и настороженными. Я прикоснулся к ее мокрым волосам.

— Что? — спросил я, положив руку на основание ее шеи.

Тэйт встала и потянула меня за руку.

— Хочешь подняться в мою комнату? Ко мне, наверх? Хочешь? Ненадолго?

— Ты уверена?

— Говори, хочешь или нет?

Я кивнул, весь задыхающийся и наэлектризованный, едва соображая, как это понимать — как возвращение к системе поощрений и наказаний, или как что-то настоящее. Но если поцелуй мог означать все, что угодно, а не только признательность за мою капитуляцию, то в дом я пошел за Тэйт только потому, что ее рука в моей ладони была теплой, а на губах я чувствовал вкус ее гигиенической помады.

Комната Тэйт оказалась калейдоскопом знаменитостей. Все стены были обклеены постерами, Квентин Тарантино соседствовал с Робом Зомби[17] и Сэмми Соса.[18] Здесь было очень опрятно, но совершенно непохоже на обычную комнату девушки. Главным цветом спальни был коммунистический серый, за исключением чудовищного аляповатого постельного покрывала в цветочек.

Тэйт села на кровать, а я остановился в дверях, скрестив руки.

Она наклонилась и стала расшнуровывать ботинки.

— Тэйт?

Она подняла голову.

— Чего?

— Зачем ты это делаешь? Надеюсь, не из-за того, что я сказал то, что ты хотела услышать?

Она покачала головой и взялась за пуговицы рубашки.

— Еще никто не сказал мне то, что я хочу услышать.

Бюстгальтер у нее оказался ничем не примечательным, самым простым, грязно-белого цвета. Зато сама Тэйт оказалась худее и крепче, чем я воображал, а ее груди высовывались из лифчика и мягко круглились, как фрукты. Боже, боже, боже.

Она сбросила рубашку на пол и протянула руку.

— Иди сюда!

Я сел рядом, сгорая от жара и неловкости, но Тэйт просто обняла меня за шею. Потом поцеловала, я тоже ее поцеловал, и вся неловкость куда-то исчезла. Снаружи полыхнула молния. Надвигалась гроза, порывами налетал ветер, небо быстро темнело.

Тэйт стянула с меня капюшон, задрала вверх толстовку. Я стал рывками стаскивать ее через голову, запутался, потом распутался.

Мы смеялись, и я понял, что у меня растрепались волосы, потому что Тэйт стала их приглаживать.