Поднявший меч. Повесть о Джоне Брауне

Почему Кук вообще за ним пошел? Писал бы статьи, стихи, тискал бы девчонок… Но в стихах он так красиво писал «свобода народа…». Вот и поверилось, что он настоящий борец за свободу. Правда, Кук еще в Спрингдейле с ним спорил, но потом согласился. Видно, передумал. Такие, как он, способны только на рывок, на храбрый, красивый жест и чтобы обязательно перед зрителями, на виду. А на длительные, постоянные, неприметные для других усилия, как Стивенс, как Каги, не способны.

Брауну даже себе не хочется признаться в том, что его обидела сильнее всего одна строчка: «Мне сказали, что Джон Браун убит». И все. Как о чужом.

Лучший стрелок. Храбрец Кук. Красавец Кук. Любимчик женщин. И здесь, в тюрьме, посетители выходят от него восхищенные — умен, образован, с ним так интересно разговаривать, словно никаких запоров, решеток, кандалов, будто в клубе или в университете. Язык у него хорошо подвешен. Энни — девочка, а верно сказала: «Он готов на все во имя Дела, только не умирать».

Молодой. Молодому умирать труднее.

Плохо ты разбираешься в людях. Именно Куку поручил собирать сведения о Харперс-Ферри, хотя давно не вполне доверял ему, боялся и легкомыслия, и длинного языка. Впрочем, отчасти это и само собой произошло, ведь Кук раньше всех приехал в Харперс-Ферри, обосновался, женился, ребенок у них родился… Кому же собирать сведения, как не ему?

А если бы эти сведения собирал кто-нибудь другой, Каги или он сам, что изменилось бы?

Длинные «Признания», но странная у Кука память — какие-то мелочи помнит, а о спорах в Чатеме вокруг сорок шестой статьи Временной конституции забыл или делает вид, что забыл. Браун настаивал: будем верпы государству, будем верны флагу. Конечно, он тогда не думал о допросах, о суде, о приговоре. Но Кук сегодня мог бы подумать, ведь он знает, что Брауна обвиняют в государственной измене. Себя-то он ловко защищает, выгораживает, мог бы подумать о других.

Еще раз перечитал полученное утром письмо. Не все так к нему относятся, как Кук. Незнакомая женщина из колонии квакеров писала: «…ты никогда не узнаешь, скольким друзьям ты дорог, сколько людей привязаны к тебе всем сердцем, любят тебя за твои храбрые попытки освободить бедняков, освободить угнетенных.

И хотя мы противники насилия, хоти мы верим, что лучше исправлять людей оружием, поражающим дух, а не плоть, хотя мы не одобряем кровопролития, но мы твердо знаем, тебя воодушевляли самые благородные, самые человеколюбивые мотивы…»

Чужая женщина поняла, а он… Больно.

Ни о ком из товарищей Брауна потом не спорили так яростно, как о Куке. Друзья защищали его. Рилф писал: «…его недостатки были недостатками натуры горячей, импульсивной, рыцарственной». Ему вторил Хинтон: «…ошибки Кука связаны с его темпераментом, у него — благородная душа, гибкий, тонкий ум, живое воображение».

И Редпат: «Кук был мужественен, но у его мужества не было нравственной основы».

О Куке спорили студенты, священники, аболиционисты.

— Предавать товарищей, называть тех, кому грозят преследования, — подло.

— Но ведь они его знали, знали, что он такой. Его вообще не надо было брать в отряд.

— Кто мог знать заранее, что он предаст?

— Предательство — грех. Грех я ненавижу, а грешников жалею.

— Его нельзя жалеть. Обыкновенный подлец, цеплялся за свою жизнь и предавал других, хотя и вернулся в Ферри, когда бой был уже проигран. При кораблекрушении, когда спасательная шлюпка одна и всем не спастись, трусы становятся подлецами. Так и Кук топил Брауна. Нечего осложнять, все очень просто.

— Если бы думал только о своей жизни, не вернулся бы. В тюрьме он писал еще и о другом — о своем побеге. И тогда не назвал ни одного имени.

— Не он один вернулся. Шилдз Грин был в горах, мог бежать, спасти свою жизнь, как сделал Осборн Андерсон. А он снова упрямо повторил: «Я уж пойду за Стариком» — и пошел. Вот что такое безоговорочное мужество, и не на виду.

— Мы не имеем права судить. Мы но имеем права осуждать, ведь мы на свободе. Мы живем и завтра будем жить, а его повесили.

— К виселице надо идти достойно, как шел старый Джон Браун.

3

Шестнадцатое октября. Хмурое утро. Шел дождь. Потом задул сильный мокрый ветер, сквозь серые тучи изредка прорывался мутно-желтый свет осеннего солнца.

На ферме это утро ничем не отличалось от предшествующих. Самые молодые готовили завтрак. Сели за стол, начали с молитвы. Было только теснее, чем обычно, накануне пришел из городка Джон Кук и остался ночевать. А за день до этого вернулся Оливер Браун, проводивший жену и сестру до Трои. Собралось двадцать два человека.

Когда Старик закрыл книгу, он кивнул Аарону Стивенсу, и тот снова объяснял, как обращаться с оружием, как чистить ружья, пистолеты, револьверы, как затачивать сабли и кинжалы, что, когда и как пускать в ход. Некоторые тут же стали выполнять указания: сняв сапог, насыпав на подметку немного золы, точили кинжалы.

Обед был обильнее всех прежних обедов. Джон Браун читал из Библии о доблестных братьях Маккавеях, сражавшихся за освобождение своего народа, читал дольше, чем обычно, и чаще поднимал взор на слушателей.