Фредерик Дард

Подонки

Свой первый роман «Сведите с ним счеты» Фредерик Дард написал в 1949 году уже будучи журналистом. До этого он окончил профессиональное училище и чуть было не стал бухгалтером.

Наибольшей известностью пользуются произведения Дарда, написанные им от лица его главного героя комиссара спецслужбы Сан Антонио. В настоящее время уже более 120 книг, повествующих о приключениях комиссара, увидели свет. Без преувеличения можно сказать, что по популярности Дард не уступает Жоржу Сименону. Тем не менее автор не останавливается и продолжает «выпускать» по пять книг в год (каждая из которых издается начальным тиражом в 650 000 экземпляров), не считая пьес и других романов, также относящихся к детективному жанру. Как признается сам автор, его творчество в 40-х годах находилось под сильным влиянием американских писателей, таких как Питер Ченэй, Дэшил Хэммет, Чандлер, а его первый роман был откровенным подражанием Ченэю. Однако очень быстро Фредерик Дард нашел свой собственный стиль, присущий только ему. Жан Кокто писал: «Язык Сан Антонио настолько рельефен, что слепой может прочесть его подушечками пальцев».

За время, прошедшее с начала 40-х годов, Сан Антонио приобрел поистине мировую известность. В апреле 1965 года «Социологический центр литературных открытий» в городе Бордо провел семинар, посвященный феномену Сан Антонио. О нем пишутся диссертации, его творчество изучают лингвисты, семиотики и социологи.

Слава Сан Антонио настолько велика, что читатели порой забывают, что за псевдонимом скрывается реальный автор. Но некоторые романы Фредерик Дард пишет и от своего имени. Роман «Подонки» представляет собой именно эту сторону творчества писателя. Автор словно отдыхает от неподражаемого юмора не знающего поражений комиссара.

— Есть моменты, когда уже не имеет значения, фараон ты или блатной, когда без разницы, по какую ты сторону баррикад. Их больше не существует! Мы просто два человека! Два слабых человека, затерявшихся в самой глубине ада!

Я помню, небо в тот день было белым. Таким, что хотелось писать на нем предсказания замысловатыми знаками! Такое небо может побудить людей создать весь этот мир заново… или раздолбать его раз и навсегда!

Париж болтался, как выцветший флаг на фронтоне государственного учреждения. Было тихо и скучно.

Вздохнув, я принялся преодолевать лестничный пролет, ведущий ко входу в Организацию, торжественному и грязному.

За этим порогом мирской запах исчезает, а цвета тускнеют. Теперь вы перемещаетесь в странной атмосфере, где все немного расплывчато, немного горчит и все очень неопределенно.

Это оттого, что в этом здании происходят такие вещи… Как бы вам объяснить?.. Ну, в общем, разные вещи, о которых посторонний человек ничего не знает для вящего спокойствия его совести и о которых мы молчим для спокойствия — своей!

Потому что, прежде чем продолжить, я должен признаться — у нас все-таки есть совесть. Но она настолько глубоко запрятана под нашим ДОЛГОМ, что мы практически не слышим ее голоса, когда ей, как и всякой другой, случается протестовать.

Так спокойнее, уж поверьте мне.

Когда я вошел в кабинет Старика, он сидел развалившись в своем крутящемся кресле, сложив руки на животе. Глаза его были полузакрыты, казалось, он размышляет или прислушивается к чему-то. Мой приход ему не помешал. Сухим кивком головы он сделал мне знак садиться. В этом кабинете был только один стул. Стул Клиента. В такой кабинет входят всегда по-одному. Старик слишком конкретен, чтобы принимать сразу нескольких посетителей.

Короче, я сел и стал ждать.

Когда сидишь напротив такой персоны, появляется одно желание — оказаться в другом месте.

Мы все здесь его опасаемся. И этот страх, который он нам внушает, мы не можем ему простить из-за его необъяснимости. Он со всеми вежлив, даже добр. Его лицо — это спокойное лицо пятидесятилетнего мужчины, может быть, чересчур изборожденное морщинами. Грустный взгляд мог бы вызвать симпатию. Однако в совокупности получается что-то такое, отчего внутри у вас все холодеет. Мне кажется, это от его спокойствия. Человек создан для того, чтобы жить, двигаться, высказываться… Он же говорит мало и все время безжизненным голосом. И никогда не упоминает ничего, что касалось бы лично его.

Через некоторое время я тоже начал прислушиваться. Из соседней комнаты доносились странные звуки. Глухой удар, затем слабый стон. Мне не понадобилось много времени, чтобы понять. Эту «музыку» мне уже доводилось кое-где слышать.

Коллеги «обрабатывали» какого-то типа и, судя по всему, они с ним не церемонились.

Наконец Старик выпрямился. Его кресло заскрипело. Вместо приветствия он мне подмигнул. Затем, показав пальцем в направлении шумов, пробормотал, качая головой:

— Он не заговорит.