Подозрительная личность

Комната писарей в уездной канцелярии. Двери: в глубине сцены – на улицу, впереди слева – в комнату практикантов, справа, в глубине – в квартиру уездного начальника. В углу, за этой дверью – железная печка, труба которой идет сперва по стене прямо на публику, а затем над столом Жики делает поворот влево и проходит сквозь стену над дверью в комнату практикантов. Справа от входной двери у стены старая деревянная скамья, и на ней масса папок, подпертых с обеих сторон кирпичами. Над скамьей портрет князя Милана Обреновича,[2] под ним какая-то прокламация, по бокам которой на стену наклеены какие-то распоряжения, написанные от руки. Вдоль левой стены полки, на них папки с делами. На каждой папке большая буква «Д» и номера. Перед полками стол, на нем огромная книжища – для записи входящих и исходящих – и книга для протоколов. Книга входящих и исходящих открыта, верхняя часть ее приподнята, под нее подложено полено. На столе также груда бумаг. Это стол писаря Милисава, а справа, совсем близко от публики, – стол писаря Жики, на нем еще большая груда бумаг, прижатых кусками кирпича.

Канцелярия грязная. На полу валяются обрывки бумаги, яблочная кожура и томе подобное. На стенах висят какие-то выцветшие бумаги, пальто, веники и другие предметы.

При поднятии занавеса Милисав стоит на своем столе, доставая какую-то папку с самой верхней полки. Жика сидит за своим столом, без воротничка, с расстегнутым жилетом, и держит на голове тряпку, смоченную холодной водой.

I

Милисав, Жика, Йоса.

Жика (выпивает ковш воды о отдает Йосе, стоящему возле его стола). На! Есть там кто на очереди?

Йоса. Есть.

Жика. Сколько их?

Йоса. Человек пять-шесть.

Жика. Ух, привыкла эта публика сидеть на шее у власти! Что ты с ней поделаешь!

Йоса уходит.

II

Милисав, Жика.

Милисав (открыв папку, осторожно трясет ее).

Винцо-то небось молодое было?

Жика. Почему молодое?

Милисав. Да потому, что ты с утра уже второй ковш выпил.

Жика. Нет, вино было хорошее, только много… много, братец.

III

Миладин, те же.

Входит Миладин, подобострастно комкая в руках шапку.

Жика (недовольно).

Ну, еще что там?

Миладин. Да вот, я пришел, сударь!

Жика. Вижу, что пришел. Давай говори, чего хочешь!

Миладин. Да ведь знаешь ты, господин Жика!

Жика. Ничего я не знаю.

Миладин. Так вот… за справедливостью я пришел, сударь!

Жика. За справедливостью пришел. Будто я пекарь и пеку справедливость. Ты небось думаешь: только ты явился и – дай справедливость, а я открываю ящик – и извольте, пожалуйста!

Миладин. Да я полагаю, закон…

Жика. Оставь ты закон в покое! Закон – это закон, а ты – это ты. Что тебе закон? Родня? Может, кум, свят или дядя?

Миладин. Да нет, сударь!

Жика. Так что же ты к нему лезешь, словно он тебе родной дядя?! Закон не для тебя написан, а для меня, чтобы я знал, сколько тебе надо от него отрезать. Понимаешь?

Миладин. Понимаю. Но вот я…

Жика. Есть у тебя в лавке весы?

Миладин. Есть, господин Жика!

Жика. Вот видишь, и у меня есть. Закон – это мои весы. Положу на весы твою просьбу или жалобу, а с другой стороны – параграф. Мало будет, еще один подброшу, и на этот раз будет мало, суну смягчающее обстоятельство, а если стрелка качнется в другую сторону, подкину отягчающее обстоятельство. Если же опять она не захочет склониться в твою сторону, я, друг ты мой, подтолкну стрелку мизинчиком, и весы – хоп! – и качнутся на твою сторону.