Подсказки пифии

– Вернемся к нашему случаю, – сказала она тихо, но жестко. – Как тебе известно, фронтальную лоботомию проводили на лобной доле мозга у людей с “неправильным” поведением. Связь между нижней частью мозга и лобной долей просто перерезали. Примерно шесть процентов больных погибали. Медицинское ведомство было в курсе рисков, но так и не вмешалось. Говорили, что пациенты – распущенные, агрессивные и истеричные люди. Цена, которую эти люди заплатили, оказалась слишком велика.

Чистый талибан, подумала Виктория. Она внимательно слушала Софию, все еще с закрытыми глазами, и понимала, что в первый раз слышит в голосе этой старой женщины – хотя бы намеком – злость. Это было прекрасно. Это утишало ее собственный гнев.

– В отличие от лоботомии капсулотомия, насколько известно, не несет смертельной опасности, и поэтому этот метод решились испробовать на Мадлен. Перерезали нервные волокна в capsula interna, внутренней капсуле, надеясь, что ее психические проблемы – обсессивно-компульсивный синдром, неконтролируемые эмоциональные вспышки – благодаря этому прекратятся. Но расчет врачей не оправдался, и результат получился противоположный.

– Что с ней стало? – Виктория больше не могла молчать, закрыв глаза.

София сидела с сосредоточенным видом.

– Ее расторможенность усугубилась, контроль импульсов пропал в принципе, зато удивительным образом заострились умственные способности.

– Звучит противоречиво. – Виктории было непонятно.

– Да, может быть… – София выдохнула большое облако дыма, которое поплыло над столом и рассеялось по оконному стеклу. – Мозг – удивительный орган. Не только отдельные части и функции, но и согласованная работа разных его участков. В случае Мадлен вмешательство в мозг можно уподобить возведению плотины на реке: строители хотели преградить путь потоку – но лишь обнаружили, что река нашла новые пути и увеличила свою мощь.

Виктория взяла сумочку с блокнотом.

Прошлое

Вот почему моя мама знает: грустить мне лень.Ведь целая жизнь – это долгий, долгий солнечный день[46].

Больничная обстановка ее не пугала – большую часть своего детства она провела, леча то одно, то другое. Если не боли в животе – а живот у нее болел почти всегда, – то тошноту, головокружение или мигрень.

Хуже всего было в тот раз, когда она оказалась наедине с Пео в большом доме с игрушками.

Пео – человек, которого она никогда не называла своим отцом, – жалел ее, а потом выкинул, когда она перестала быть приличной дочерью.

Все вокруг нее как-то называлось, но всегда оказывалось чем-то другим. Папа не был папой, а мама не была мамой. “Дома" на самом деле означало “где угодно", а быть больной значило то же, что быть здоровой. Когда кто-то говорил “да", это значило “нет", и она помнила, как эта путаница сбивала ее с толку.

Мозг – единственная нечувствительная часть человеческого тела, поэтому операции на мозге можно проводить без общего наркоза.

И какие же кислые у них стали лица, когда она пошла в полицию и рассказала, чем папа Пео и его так называемые друзья занимались в загоне, предназначенном для поросят, а вовсе не для мальчиков, которых натравили друг на друга! Вопли, плач великий и затрещины направо и налево, а потом ее отправили в путь-дорогу – в новое место, которое она отныне должна называть домом. Но там только тьма и молчание, и руки привязаны, как сейчас.

Врач сказал, что ей просто немножко разрежут голову и она больше не будет думать, что все в жизни так сложно. Она избавится от вспышек ярости, она справится. Врачи лишь рассекут несколько нервных волокон у нее в голове, и все станет хорошо.

“Папа” будет значить папа, а “мама” будет значить мама.

Она очнулась от своих размышлений, когда кто-то приподнял ее в кровати. Но она не открыла глаза, не желая видеть нож, который сейчас в нее воткнется.

Вроде врачи говорили, что в наше время ножи не применяют, что современные методы гораздо тоньше. Там было что-то про электричество – она не очень поняла, но кивнула, когда у нее спросили, все ли ясно. Кивнула потому, что не хотела лишних проблем. Ей и так достаточно.

Хлопоты, хлопоты, хлопоты, ходячие хлопоты – это ты, говорила Шарлотта – женщина, которую она никогда не называла матерью, она всегда это говорила, когда что-то разбивалось или с грохотом падало на пол, а такое бывало частенько. Если не валкий стакан с молоком, то норовившая опрокинуться тарелка или оконное стекло – такое тонкое, что его невозможно заметить, пока оно не посыплется осколками на пол.

Кто-то держал ее за голову. Она почувствовала холодную сталь бритвы.

Сначала шорох, с которым ей брили затылок, потом жжение и, наконец, звук электрического ножа.