Подснежник на бруствере

Говорю, а сама смотрю в небо на пикирующий самолет. Он увеличивается в размерах, вой все сильнее, рвет уши, значит, прямо на нас пикирует. В последнюю секунду самолет отвернул, к земле понеслась, нарастая, черная смертоносная капля. Бомба упала близко, воздушной волной меня ударило в грудь, точно подушкой, комья земли осыпали нас. Подняв голову, я отряхнулась, принялась тормошить притихшую подругу.

— Зоя, живы, живы! Улетел он! Улетел!..

Мы обнялись и расцеловались, радуясь, что остались целы.

Минометчики меняли позицию, лейтенант Седин приказал нам вернуться в штаб батальона.

Связисты, поддерживавшие связь с полком, ушли на новое место. В штабной землянке лишь двое: Маринкина и Обуховская. Они так и не уснули этой ночью из-за непрерывной канонады и тревоги за нас.

Батальоном командовал майор Булавин: капитан Шитоев был контужен. Покинул поле боя раненый командир второй роты капитан Викленко. Кроме комиссара, в строю оставались капитан Сурков, лейтенанты Седин и Горюнов.

И среди девушек потери. Наша подруга по снайперской школе Галя Кочеткова, воевавшая в соседнем полку, вместе с бойцами поднялась в атаку. Командир взвода был ранен, солдаты, оставшись без лейтенанта, залегли на снегу. Немцы перешли в контратаку.

Галя видела приближающуюся гитлеровскую цепь, злость и обида охватили ее. Нельзя лежать, фашисты всех перебьют, словно куропаток на снегу. Вперед, только вперед!

— Чего боитесь, ребята? — крикнула она ближним бойцам. — Я девушка, и то не боюсь. Взвод, за мно-ой!

Галя бросилась вперед, увлекая воинов. Она упала, сраженная пулей наповал, но фашистская цепь дрогнула, стала распадаться, попятилась назад. Гвардейцы ударили в штыки, загремело русское победное «ура»…

Так наша подруга, простая девушка из Рязани, совершила свой бессмертный подвиг.

Навеки вписано ее имя в геройский ряд.

К исходу вторых суток стал давать знать о себе голод: бойцы уничтожили НЗ. Люди обрадовались, когда на позиции прикатил с дымящейся походной кухней дядя Вася. На железном котле сияли вмятины, почерневший полушубок повара был иссечен осколками.

Отведя лошадь в заросли за штабной землянкой, дядя Вася взялся за черпак. Слух о прибытии кухни облетел округу, отовсюду потянулись бойцы с котелками и старшины с термосами. Нам дядя Вася налил горячий кулеш первым, стараясь достать черпаком со дна самую гущу.

Кто-то пристроился с котелком у походной кухни и ел нахваливая:

— Вот кулеш так кулеш — с ложкой съешь!

Густой, наваристый суп пьянил не хуже вина.

Неожиданно близкий разрыв тяжелого снаряда потряс землю, с бревен наката посыпалась труха. Снаружи донесся стон, я бросилась из землянки.

У разбитой кухни лежит дядя Вася, наш дорогой повар. Осколок снаряда попал в бедро, кровь так и хлещет. Пытаюсь перевязать рану, в дело пошел не только мой, но и Зойкин индивидуальный пакет, а кровь не остановить. Надо бы наложить жгут, а где его взять? Дядя Вася еле слышно просит:

— Пить… пить…

Я знала, что при большой потере крови нельзя давать воду. Раненый смотрит на меня, слезы в глазах.

— Доченька, а я… я ничего для вас… не жалел.

— Сейчас, дядя Вася! Сейчас принесу!

А сама кинулась искать сани…

До сих пор жалею, что не выполнила его просьбу. Если б я знала, что она была последней. Дядя Вася умер в медсанбате.

Поток раненых не прекращался, санитары и медсестры сбились с ног. Снайперы пришли им на помощь. Вдвоем с Зоей волочим на плащ-палатке тяжелораненых, подруга действует одной рукою: у нее все еще болит простреленный палец. Навстречу нам спешат Клава с Ниной, с трудом втаскиваем неподатливое тело в узкую дверь землянки. Мы с Зоей, не теряя времени, бежим за следующим бойцом.

Быстро заполняются нары, новых раненых кладут прямо на пол. Они не ропщут: в землянке тепло, да и безопасней. В воздухе рвется шрапнель, осколки свистят над головой. Те, кто может двигаться, бредут в тыл.

Снег вокруг все темнел и темнел. Когда мы выбрали самый чистый и растопили на печке — пить не смогли: вода была бурой от крови.

Нас уже признали за медсестер, то тут, то там слышится: «Сестрица, помоги!» Но как помочь, если у человека вместо лица — кровавая маска, если осколком перебит позвоночник…

Как я намучилась, ворочая на снегу рослого, тяжелого связиста, чтобы остановить кровь, бегущую из рваной раны на боку. А когда вернулась с подмогой, он был уже мертв. Сняла с окровавленной гимнастерки медаль «За отвагу», вынула из кармана документы: после боя надо отдать комиссару.

Веду очередного раненого к землянке, а там шум, крик. Незнакомый лейтенант орет на Зою, размахивая пистолетом. Я подскочила, отвела его руку.

— Что вам надо от нее, лейтенант?

— Раненый у меня… Майор наш… А сестра не хочет сказать, где санитарная палатка…

— А если я не сестра? Если я не знаю, где медпункт? — почти плачет Зоя.

Пока мы занимались ранеными, санитарная палатка, стоявшая в лесу за штабной землянкой, успела сняться. Зоя, не зная этого, направила туда лейтенанта. Тот бросился в лес — никакого медпункта. Он и вскипел, решив, что девчонка смеется над ним.

— Где ваш раненый? — спросила я как можно спокойнее.