Подснежник (СИ)

Отерев лоб, Дьюар отложил тетрадь и обратил свой взор к окну. Солнце начало клониться к закату, и небо обретало кровавые очертания. В нём веяло сумерками и вечерними ужасами, а облака казались циничными монстрами. И вся эта серая липкая масса медленно вползала в спальню. Мужчина зажмурился, но перед глазами тут же возник Селестен, и страх мгновенно рассеялся. Ален осторожно приоткрыл глаза и несмело воззрился на вечернее небо. Оно всё ещё грозило кошмарами, но у мужчины было спокойно на душе. Несомненно, от того что он вспомнил про этого юношу.

Дьюар дал волю фантазии и был немного обескуражен тем, куда она его завела, — в какие-то заоблачные необитаемые дали, средь которых они бродили рука об руку.

По коже Дьюара пробежал холодок, а в сердце воткнулась игла тоски. Время не торопилось, и больной с ужасом представил мучения, которые его ждут этим вечером, и бессонную ночь в ожидании его. «Превратить пытку в предвкушение»? Легко сказать! А попробуй-ка сделать!

К чему бы Ален ни обращал мысли, они упрямо сводились к Труавилю, и он ничего с этим поделать не мог. А от мыслей, что он его ещё долго не увидит, страхи снова поползли в спальню.

И на этот раз воспоминания о разговоре не помогли. Солнце уже совсем село, и тень ещё на шаг придвинулась к постели больного. Мужчина чувствовал, что готов расплакаться от одиночества и чувства надвигающейся ночи. Он вжался в подушки, и душа его сжалась в комок: ему вдруг стало очень страшно. Косая тень от шкафа заплясала на стене, точно живая, когда её коснулся слабый луч восходящей луны. Казалось, что кто-то невидимый кружится по комнате в дикой пляске. Воображение разыгралось настолько, что больной был готов поклясться: слышен был приглушённый топот. Так наверняка топают мертвецы, приходящие за душой умирающего.

В темноте угла, в которой ничего нельзя было различить с такого расстояния, слышался шорох, точно мыши скреблись. Казалось, на полке что-то шевелилось. Стены потрескивали, угли в камине тоже. Точно полтергейст, издеваясь, проявлял себя. Где-то за окном вдруг взвизгнула кошка, прохрипела что-то ворона, ветер усилился и затрещал в ветвях замороженных деревьев.

Ален зажмурился и закрыл уши ладонями, чувствуя, что если будет продолжать это видеть и слышать, то непременно сойдёт с ума. Ему продолжали чудиться скрипы, точно шаги на лестнице, точно приоткрылась дверь, точно… Но он ни за что не хотел открывать глаза: боялся.

— Вам плохо, Ален? — довольно-таки ясно раздался совсем рядом голос, от которого Дьюар вздрогнул, а под кожей кровь пошла волнами.

Больной осторожно приоткрыл один глаз, потом второй. Это не было игрой воображения. Свеча мягко мерцала, освещая комнату. Страхов не было. Тени были мертвы. Звенела тишина.

Наклонившись над ним, со свечой в руке стоял обеспокоенный Селестен. Сейчас он казался обычным человеком, безо всякой таинственности. Правда, бледностью смахивал на вампира немного…, но мерцающий свет смягчал его черты, делая их более живыми и человеческими. Способствовала этому и его теперешняя одежда: вместе со щеголеватостью костюма исчезла прозрачность, и он более не казался миражом. Ален даже удивился, насколько одежда может менять людей. На Труавиле была обыкновенная чёрная рубашка и немного старомодные брюки… Этакая серая мышка.

Ален отнял руки от ушей:

— Нет. Как вы тут появились?

Он был немного раздосадован, увидев, что в Селестене больше «земного», чем ему показалось на первый взгляд.

Юноша поставил свечу на стол и присел в ногах кровати:

— «Появился»? Всего лишь вошёл через дверь. А вы ожидали, что я влечу в окно или вылезу из камина? — Тон его был насмешливо-ироничным. — Я вас разочаровал? В ваших глазах досада. Догадываюсь, почему! Ничего особенного, игра теней и света, без мишуры тряпок, да?

Ален опять похолодел (потому что чувствовал именно это!), но поспешил возразить:

— Я ничего подобного не думал.

— Губы созданы для того, чтобы лгать, — сказал Труавиль уже обычным, ровным тоном, без насмешки или горечи. — Но глаза всегда говорят правду. Запомните это и не лгите никогда.

Дьюар уже совсем пришёл в себя и поинтересовался, втайне надеясь увидеть его смущение:

— А вы, Селестен?

— Что я?

— Вы никогда не лжёте?

— Никогда, — ответил юноша с запинкой.

Брови его слетелись к переносице, но он ничем не выказал смущения или недовольства. Бледность вот только ещё больше усилилась, но румянец не появился.

— А что вас сюда привело в этот час? Не вы ли сами сказали мне, что… — начал Ален.

Труавиль перебил его, но без раздражения:

— …что время нужно регламентировать? Я помню. Но у меня к вам вопрос. Вас не затруднит на него ответить?

— Спрашивайте.

— Вы действительно считаете, что я жестокий? — Тёмные глаза Селестена ввинтились в лицо Дьюара.

Тот покраснел:

— Мадам Кристи не умеет держать язык за зубами!

— Вы действительно так считаете?

Дьюар промолчал, опустил глаза.

— Ну же! — Труавиль подался вперёд. — Если вы так считаете, скажите же это. Я вас слушаю. Я жесток?

— Кое в чём да.